Золотая гора

– Леонардо!
– окликнул мальчика низкий женский голос.

Открытый белоснежный аэрокар висел в полуметре над землей, приподняв вверх прозрачный обтекаемый нос, поэтому женщине на сиденье пришлось откинуться назад. Лет ей было уже за тридцать. Узкое смуглое лицо с черными, чуть косо прорезанными глазами, щедро обсыпали темные родинки, а одна, величиной с горошину, угнездилась на верхней губе, придавая тонкогубому рту выражение змеиного ехидства. Темные волосы, тонкие и прямые, были стянуты на затылке и заколоты черепаховым гребнем. Черное шелковое платье с серебристым отливом , закрывало не только плечи, но и шею, зато полностью оставляло открытыми руки.

– Леонардо, я же запретила тебе ходить на мену, - проговорила женщина строгим голосом.

– Кто это?
– спросил Генрих.
– Твоя мать?

– Как же!
– хихикнул Леонардо.
– Хозяйка моя, Ядвига. Классная баба. Она все про огороды знает.

– Все знает...
– как эхо, повторил Генрих.
– Может, она знает, где мне искать того, второго?

Хотя он говорил тихо и стоял далеко, Ядвига расслышала вопрос. Внимательно оглядела Генриха с головы до ног, и в свою очередь спросила:

– А ты кто?

– Я - Уилл Шекспир. Может, слышали? Жил такой дрянной актер когда-то. В молодости - браконьер, а в старости - процентщик. Но так вышло, что имя его навсегда прилепилось к титульным листам "Гамлета" и "Короля Лира". Так вот я - только имя, наклейка над чужим талантом.

– Хочешь избавиться от имени? Или от таланта?
– Ядвига смотрела в упор, не мигая.

Мнилось - она хочет разбить скорлупу лица и вытащить на поверхность нечто, скрытое маской кожи.

– Хочу найти прежнего себя. Я уверен - мой собственный мозг был не менее ценен.

– Зачем же ты купил себе новый талант?
– усмехнулась Ядвига.

– Так вышло, - пожал плечами Генрих.
– Не я в том виноват.

– Все виноваты без вины. И кто же должен исправлять содеянное?

Генрих улыбнулся. Ему нравился этот разговор, похожий на разминку фехтовальщиков.

– Вот уж не думал, что встречу такую женщину здесь, в огородах.

– Ошибаешься, яблочный мой, я не из огородов. Я из сада.

При упоминании о саде в ее лице появилось что-то отталкивающее, настороженно-волчье. Будто сад был ее добычей, и волчица опасалась ее потерять.

– А я не садовник!
– Генрих протестующе взмахнул рукой, пытаясь успокоить хозяйку сада.
– Мне просто нужен тот, второй. Может, вы знаете, как его найти? Того, поглотившего Генриха Одда?

Несколько секунд Ядвига сидела неподвижно, глаза ее невидяще смотрели куда-то поверх головы бизера. Потом она очнулась, огляделась кругом и, распахнув дверцу аэро, сделала энергичный приглашающий жест. Генрих шагнул к машине.

– Не ты!
– крикнула Ядвига.
– Леонардо!
– и с силой хлопнула ладонью по сиденью.

– Так что же мне делать?
– настаивал Генрих.

– Ты - художник. Рисуй!

И серебристый аэрокар взмыл в небо.

Леонардо, усевшись рядом с Ядвигой, расслышал, как она прошептала:

– Он мне нужен... Да, да, он мне очень нужен...
– На щеках ее выступили два ярких, будто нарисованных пятна.
– У него красивое лицо, правда?
– спросила неожиданно Ядвига.

– Не заметил, - буркнул Лео.

– Ты слышал: его зовут Генрих Одд.

– Сначала он назвался иначе.

– То был псевдоним, и не слишком удачный. Мы, Лео, должны с тобой узнать...
– она запнулась.
– Может, он опасен? Как ты думаешь, ему можно в сад? Он не повредит саду? И мы должны узнать...

– но что узнать, она опять не договорила.

Впрочем, Лео давно уже привык к отрывистым фразам хозяйки и мыслям ее, брошенным наугад.

– Я понял!
– воскликнул мальчишка.
– Принято к исполнению, уважаемая! Шустряк все разузнает!

– Господин Шустряк связан с чернушниками, - остерегла Ядвига.
– А чернушникам об этом бизере знать совершенно ни к чему.

– Чернушники не трогают бизеров.

– Кто тебе это сказал?
– рассмеялась Ядвига.

– Не волнуйтесь, мадам, Шустряк, хоть и менамен, но мой брат и исключительно вам предан.

– Шустряку я никогда не доверяла.
– Ядвига с сомнением покачала головой.

Серебристая машина давно уже растворилась в летнем небе, а Генрих продолжал стоять неподвижно, пытаясь отыскать в густой синеве исчезнувшую светлую точку. Потом, очнувшись, он извлек из кармана плаща толстый блокнот и вечный карандаш, и уселся прямо на пеноплиты. Рука, ведомая чужой мыслью, принялась чертить замысловатый узор из ломаных линий. По всему телу разлилась мгновенная слабость, и острая боль пронзила виски. Генрих увидел себя бредущим по свежевыпавшему снегу. Темень, до рассвета далеко, и только звезды освещали путь.

"Не ходи!" - крикнул сам себе Генрих, и все пропало.

Опять вокруг было лето, и он сидела на пеноплитах возле здания мены. Перед ним стоял какой-то огородник маленького роста с серыми от пыли волосами и искательно заглядывал в глаза. Генриху на мгновение показалось, что перед ним тот, кого он искал. Но потом понял, что ошибся. Огородник протягивал Генриху какую-то мятую бумажку, исписанную крупным детским почерком.

– В чем дело?
– господин Одд раздражился.

– Ты бизер?
– спросил огородник. Генрих кивнул.
– Это заявление в международную комиссию касательно позиции моих четырех куриц.

– По какому вопросу?
– спросил Генрих, принимая бумагу.

– По земельному.

– А я думал - по зерновому.

– А что важнее - зерновой вопрос или земельный?
– хитро прищурился огородник.

– Земельный, - ответил Генрих.

– Во!
– поднял палец огородник.
– А чего же спрашиваешь?
– И ушел с гордо поднятой головой.

Бумажка была грязной, липла к пальцам, и Генрих ее выбросил.

Бизер прикрыл глаза, сосредотачиваясь и пытаясь вспомнить мысль, пришедшую ему (или другому ) на одинокой зимней дороге.

– Снег - самый лучший в мире холст, - прошептал Генрих.
– И на нем д/олжно изобразить вечность.

Он вновь принялся рисовать, бешено, торопливо, белая бумага альбома сделалась неприступной стеною, через которую надо пробиться, немедленно, сейчас! Не он рисовал - кто-то неведомый вел его руку. Вечный карандаш рвал бумагу.

Когда Генрих очнулся, изможденный, с лопающейся от боли головой, листы бумаги беспорядочно покрывали пеноплиты вокруг - кирпичики, выпавшие из крепостной стены недостижимого мира после яростной атаки. Генрих посмотрел на рисунки с тоскою. Он опять не пробился в таинственный мир, опять потерпел поражение. Правда, из набега он вернулся с добычей, но пока невозможно было понять, хороша ли она. Реальность никак не соизмерялась с недостижимым миром.