Золотая паутина (др. изд.)

— Да о золоте, родной ты мой, о золоте! О тех вещах, которые лежат у тебя в пристрое гаража и которые ты натаскал из части. Но натаскал и натаскал, бог с ними. Это крайняя мера давления, я понимаю, И поверь, Толик, мне за этот пиратский прием стыдно. Но ты опять упрямишься, с тобой снова надо, как я вижу, говорить «с позиции силы». А это так противно самой сути нашего демократического времени и самой революции. Ну что ты, как корова на льду, раскорячился? Пошел — так иди дальше, не останавливайся. Я ведь тебя нисколько не осуждаю, Толя, пойми. Наоборот. Хочу, чтобы ты тоже жил богато и счастливо. Но при всем при этом ты должен осознавать, что вы не занимаетесь с Валентиной Васильевной простыми хищениями, как это выгодно подавать нынешнему правосудию. Вы протестуете! Это есть ваш социальный протест, вызов, повторяю, всему несправедливому строю, несогласие с ним.

— Что вы мне голову морочите? — нервно хмыкнул прапорщик. — Вы, конечно, образованный чело-Век, понимаете лучше меня, что к чему, но уж в таких делах разобраться… Кража есть кража, при любом правосудии.

— Опять он за свое! — досадливо поморщился Гонтарь. — Ну, взял ты на складе какие-нибудь там штаны, плащ… Подумаешь! Как говорится, все, что создано народом…

— …принадлежит прапорщику, — подхватил Рябченко и невольно рассмеялся. — Это мы и сами знаем.

— За шуткой — большая и серьезная мысль, Толя. Именно: все принадлежит народу, все! Власть, недра, ценности… Речь ведь и сейчас в парламентах страны и республик идет о правах на эти ценности, о способах владения и распределения благ. На деле получается следующее; богатства вроде бы принадлежат народу, а на самом деле — правящей партии, во всяком случае, принадлежали до последнего времени. Народ все это понимал, но до поры до времени помалкивал. Хотя и по-своему протестовал. Как ты, например. И правильно делал. Не берет лишь тот, кому брать нечего, да и идейные дураки, интеллигенция. А все остальные — снизу доверху — берут им принадлежащее. А как брали начальники! Ты же читаешь газеты, знаешь. Эти не тянули, нет. Брали блага, удобства, комфорт — уровень жизни…

— Вы прямо мне лекцию читаете, Михаил Борисыч.

— Дело ст оит того, Толя, ст оит! Я хочу, чтобы ты был вполне сознательным, политически подкованным бойцом, а не телком на веревочке. Таким тебя коммунисты сделали. Ты хоть газеты читаешь?

— Читаю, а как же. Областную газету с Валентиной выписываем, там телепрограмму по субботам печатают. Еще «Советский спорт». Происшествия люблю, про милицию…

— Происшествия, спорт… — поморщился Гонтарь. — Обыватель ты, прапор. Обыкновенный армейский обыватель. Хотя для нынешнего строя — кадр ценный. Тебе голова не нужна.

— Как это?! — заметно испугался Рябченко.

— Да так. Зачем она тебе? Шапку носить? А я хочу, чтобы ты проснулся от политической спячки. Революция на дворе, баррикады. Левые, правые, центристы, экстремисты…

— Я этих экстремистов терпеть не могу, Михаил Борисыч.

— А кто они, ты знаешь?

— Ну кто… Самолеты захватывают, демонстрации устраивают, людей убивают…

Гонтарь весело крутнул головой.

— Ну у тебя и познания!… Да на демонстрации, скажу я тебе, товарищ прапорщик, нормальные люди ходят, и требования их вполне человеческие, жизненные. Терпения больше нет, вот и идут. И ты бы пошел, если б жили вы с женой немного похуже. За свои права, Толик, биться надо, насмерть стоять! Ведь мы с тобой в тюрьме живем. А человек должен быть счастливым, свободным и жить там, где ему нравится, хочется. Все эти рассуждения коммунистов о матери-Родине — блеф! Родина для любого человека — весь земной шар!

Гонтарь резко тормознул, объезжая громадную, во всю проезжую часть лужу, машину занесло на обочине, развернуло.

— Давай постоим. Не дороги в Придонске, а одно наказание. Эх, прокатиться бы на этой машине по американским дорогам! Или по западногерманским, по автобанам. Мечта!

Гонтарь выбрал место посуше, у какого-то мрачного серого дома, заглушил мотор. Дождь усилился, кривые струи бороздили по стеклам машины, улица и дома виделись через них размыто, мутно. Торопливо вышагивали нахохлившиеся фигуры пешеходов, проскакивали, брызгая грязью, машины.

— Армию нашу возьми, — продолжал Гонтарь, повернувшись к Рябченко, глядя на него строго, требовательно. — Вот скажи на милость, зачем нам такая огромная армия? От кого защищаться? Кто на нас нападать собирается? Это все те же сказки коммунистов. Они просто боятся за свою власть и свой режим, потому и держат такие мощные вооруженные силы…

Рябченко помолчал, растерянный. Слишком много услышал он такого, о чем и не задумывался никогда. Служил и служил. Все, что можно было из части утащить, — тащил. Хотел себе лучшую жизнь создать — создал, женился на Валентине Долматовой. Теперь все у него есть и всем он доволен. Зачем этот человек мутит ему душу? Чего еще хочет от него? Он и так много получает от них с Валентиной. Теперь еще про оружие толкует…

— Никакого оружия я в своей части воровать не буду, — твердо и зло оказал Анатолий. — Хоть убейте.

— Ты и на этот раз не подумал, Толик, — возразил Гонтарь. — Ляпнул «нет» и думаешь, все на этом, точка. Ошибаешься. Я, вообще-то, ценю и уважаю прямых и бесхитростных людей. С тобой легко: ты мне понятен. Но и ты должен теперь понимать ситуацию, Вы с Валентиной Васильевной у меня на ба-альшом крючке, и сорваться с него просто невозможно. Я вас не выпущу из рук, родной ты мой, не выпущу. Вы мне с Валентиной нужны, не скрою, очень нужны, И ты сделаешь все, что я тебе скажу, А брыкаться станешь — завтра же анонимный звонок ментам, звон серебряных «браслетов» на руках, суд… Но зачем эти крайности, Толик?! К чему? Я с удовольствием этого и не сделаю, что же я, вурдалак какой! Но не вынуждай ты меня, прошу!

В забрызганном грязью «мерседесе» долго молчали. Гонтарь не торопил поникшего прапорщика с ответом, а Рябченко напряженно, лихорадочно думал! как ему половчее выбраться из этой ловушки? На что согласиться, а от чего отказаться? Шутка Сказать — украсть со своего склада оружие! Это же трибунал!

— За автоматы… если пропадет что… Да ну, и говорить не стоит, С меня же спросят, я ответственный.

— С тебя не спросят, Толик. Такие вещи с умом надо делать, чтобы комар носа не подточил, Пусть с других спрашивают, а ты будешь в стороне.

— Как это? Выносить-то мне?

— Ни в коем случае, ты с ума сошел! Все сделают другие люди. А ты только малость поможешь им.

Рябченко снова надолго задумался. Спросил наконец!

— Ну, а что я должен делать?

— Во-первых, нарисуешь мне схему расположения зданий, все подробно, в деталях. Заборы, КПП, штаб, казарму, маршруты часовых, караульные помещения — Все! Подробно — схему твоего склада: где что лежит, где двери, окна, какие запоры… Понял?

— Да запоры надежные, не открыть. К тому же — часовые. Замки и пломбы у меня караул принимает.

— Замки пусть проверяет. Меня интересуют стены, окна. Те, что выходят на Вторую Лесную.

— Я вижу, вы все уже у нас обглядели, Михаил Борисыч.

— Ну, все не все… — Гонтарь протер тряпицей запотевшее стекло. — Часовые ходят с этой стороны склада?

— Нет. Впрочем, не знаю. Кажется, нет.

— Узнай. Так, между прочим. Спроси какого-нибудь солдатика: «Как охраняешь мой склад? Смотри, старайся…» Ну, чего-нибудь в этом духе. Только легче, с улыбочкой, чтобы не запомнилось солдату, чтобы офицеру не донес. У Штирлица учись. Понял?

— Чего не понять.

— Внутри там, в складе, все подготовишь. Автоматы в чем у тебя лежат?

— В ящиках.

— Ящик один открой.

— Я их опечатываю, проверяют…

— Ну и опечатай, соплю эту пластилиновую повесь. Теперь главное — решетки на окнах. Как они прикреплены к оконному блоку?

— Гвоздями, наверное, прибиты, я не помню.

— Гвозди, или что там, костыли, отогни. С решетками никаких проблем у нас не должно быть. Время у парней будет ограничено. Минуты на операцию, не больше. В этом залог успеха.