Золото и мишура

Он говорил с чувством и плохо скрываемой горечью.

— Вы правы, дон Висенте, — сказал Скотт. — В Сан-Франциско много говорят о налогах на земельную собственность. И как раз поэтому вам и прочим калифорниос нужен такой человек, который мог бы, находясь на самой вершине власти штата, защищать ваши интересы. Я полагаю, что именно таким человеком могу оказаться я.

— Буду с вами откровенен, синьор. Вы — гринго, так же как и ваш соперник, мистер Пауэлл. Как я вообще могу верить гринго?

— В отношении Гаса Пауэлла вы абсолютно правы, поскольку это такой конокрад, какого прежде никогда не бывало. — Скотт сказал это наполовину в шутку, но только наполовину. — Думаю, мне удастся убедить вас в том, что мне можно верить. Я уже разговаривал со многими владельцами ранчо, и они говорили мне, что сейчас скотоводство переживает очень трудные времена.

— Именно так. Цены на кожу значительно снизились.

— Как вам известно, мои суда перевозят калифорнийские кожи в Бостон, где мы продаем их обувным компаниям. И вот я предлагаю вам лично и всем ранчеро, которые поддержат меня на губернаторских выборах, снизить перевозочные тарифы на одну треть.

Дон Висенте с удивлением посмотрел на Скотта.

— Это было бы замечательно, сэр.

— Мне также говорили, что некоторые ранчеро на Юге хотели бы заняться чем-нибудь иным, например выращиванием салата или апельсинов.

— Да, но здесь недостаточно дождей.

— Вырыть каналы и колодцы — и тем самым можно будет значительно улучшить водоснабжение.

— Это дорого стоит.

— Я могу дать вам ссуду, дон Висенте, чтобы создать на этом ранчо ирригационную систему. Если мы докажем, что фермерство на калифорнийском юге может оказаться прибыльным, это будет благом для всего штата — и благом для его губернатора.

— Может потребоваться тысяч пятьдесят долларов, если не больше.

— Я готов дать взаймы сколько понадобится. Под три процента. Ваше ранчо заложено, дон Висенте?

— Нет, сэр! — с негодованием воскликнул калифорниос. — Я целиком владею ранчо «Калафия» и никогда его не закладывал.

— Первая закладная на ранчо и явится в таком случае моим обеспечением кредита.

Дон Висенте нахмурился.

— Можете считать, сэр, что никакой сделки у нас с вами не состоялось.

Его жена, следившая за ходом разговора, казалась разочарованной. Она сказала что-то мужу вполголоса по-испански, однако дон Висенте отрицательно покачал головой.

— Нет. Моя жена говорит, чтобы я принял ваше предложение. Она уже не единожды говорила о том, чтобы я превратил ранчо в сады, но я совершенно не хочу закладывать землю.

Скотт подался вперед.

— Ходят разговоры о том, что какие-то гринго требуют, чтобы были признаны их права на огромные испанские ранчо, чтобы американские суды рассмотрели законность и обоснованность прав владельцев, таких, например, как вы. Лично я против подобного пересмотра, потому что он сразу же приоткроет двери разного рода юридических зацепок и крючкотворства. Судьи могут быть подкуплены, а если хотите знать мое мнение — они неизбежно будут подкуплены. Для слишком большого числа людей возможность приобрести землю почти даром явится непреодолимым искушением. Но, дон Висенте, если вы возьмете у меня, гринго, и, возможно, губернатора, в долг и в качестве обеспечения заложите землю, ваши права на это ранчо будут гарантированы. Подумайте об этом.

Когда слуги подали еще графин с изысканным белым мексиканским вином, дон Висенте Лопес-и-Гусман размышлял о только что услышанном. Затем тихо сказал:

— Может быть, сеньор, я и не прав. Возможно, в конце концов мы заключим сделку. Я готов поддержать вашу кандидатуру на выборах губернатора, а кроме того, я посоветую поступить так же и другим ранчеро, которые в лице Скотта Кинсолвинга получат себе друга и защитника.

Скотт был удовлетворен. «Если заложит землю, то у меня появится шанс, — подумал он. — И в один прекрасный день ранчо станет моим».

Он исходил из фундаментального американского постулата о том, что политика и бизнес способны создавать империи.

Глава шестая

Дом номер 2 по Дюпон-гэ проступил из густого тумана, и Эмма поднялась по деревянным ступеням. Расположенный в самом центре Маленького Китая, этот дом был совершенно новый, возведенный менее чем за месяц в стиле тех домов, которые появлялись тут и там в Сан-Франциско, знаменуя собой бум городского строительства. По местным городским стандартам узкий трехэтажный дом считался элегантным: один из немногих в Сан-Франциско, он был выкрашен в белый цвет с голубой окантовкой. Эмма позвонила и на мгновение задумалась, что это такое — китайское чаепитие.

Почти тотчас же дверь открыл юноша-китаец, одетый в черный шелковый костюмчик, черные мягкие туфли; волосы у него были заплетены в косичку, которую венчала традиционная шапочка из черного шелка. Хотя у него было симпатичное лицо, у Эммы создалось впечатление что, несмотря на молодость, этот юноша уже начисто лишен невинности.

Он отвесил резкий поклон.

— Кинсолвинг-тайтай, добро пожаловать, — сказал он напыщенно на ломаном английском. — Входить, пожаласта.

Одетая в пальто из меха выдры и красивую голубую шляпку, Эмма вошла в дом. Юноша закрыл дверь и тотчас же запер ее на замок, после чего проводил Эмму через холл к зашторенной двери. Подняв штору, он открыл находившуюся за ней дверь, за которой оказалась гостиная, как определила Эмма. Выходившая окнами на маленький задний дворик с садом комната была обставлена мебелью в китайском стиле. Мало-помалу Эмма притерпелась к этому стилю и в последнее время находила его даже симпатичным. Эмма также обратила внимание на жирного каменного Будду возле камина; на коленях Будды стояла емкость, в которой дымились благовония. Струйки пряного дыма медленно поднимались к потолку. Несмотря на китайскую мебель, камин был выдержан в европейском стиле. Над ним висела явно не китайская картина: изображение несколько феминизированного Христа с огромными мечтательными глазами.

— Вы удивлены, что китайский девушка быть христианкой? — раздался мягкий высокий голос. Эмма обернулась и увидела Чинлинг — та стояла возле жардиньерки, в руках у нее был папоротник гигантских размеров.

На Чинлинг было плотно облегающее зеленое шелковое платье, украшенное серебряным драконом. Лицо было густо напудрено, губы ярко накрашены, волосы собраны в одну из сложных китайских причесок. Эмма почувствовала укол ревности: Чинлинг была восхитительна. Теперь Эмме стала понятна тяга Скотта к этой китаянке.

— Да, в некотором роде я удивлена, — ответила Эмма.

Чинлинг, улыбнувшись, пошла навстречу, протягивая руку для пожатия.

— Я хочу сделаться настоящий американка, а все американки есть христианки. Это очень приятная религия. Иисус так приятный мужчина, простивший все свои враги, хоть я не совсем понимать непорочное зачатие. А вы понимать?

— Нет, для меня это слишком сложный вопрос. Но ведь я вовсе не христианка, я — еврейка.

— Ах вот как, — сказала Чинлинг, хотя лицо ее выразило при этом некоторое смущение. — Это тоже есть хорошая религия. Благодарю вас, что пришли сюда. Я раньше думать, что вы есть мой враг, но я разговаривать с Иисусом, и он говорить мне: «Будь благорасположена к Кинсолвинг-тайтай». Я надеюсь, мы будем дружить?

Эмма улыбнулась.

— Конечно, почему бы нет?

— Крейн, возьми у тайтай пальто. Очень хороший пальто, и мне также нравится ваш платье. Это есть из магазин «Де Мейер»?

— Да, это платье сшито графиней Давыдовой.

— Я любить ее платья. Я иногда носить европейский стиль, иногда китайский. Хотите сейчас взглянуть мой ребенок?

— Пожалуйста.

Хозяйка сказала юноше несколько слов по-китайски. Крейн поклонился и торопливо вышел. Чинлинг приглашающим жестом указала Эмме на плетеное кресло.