Золото наших предков

Калина постоял над могилами матери и отца. Слеза сама собой, против воли, выкатилась на его щёку. Ему было до боли жаль родителей за выпавшую им тяжкую и безрадостную жизнь. До «целины» они имели дом в зажиточной казачьей станице… но вернуться пришлось в этот неустро-енный посёлок, нищий отстающий совхоз. В станицах дома стоили дорого, не с целинными день-гами было их покупать. А в этом, так называемом, посёлке сельского типа в то, ещё советское, время почти поголовно жутко пили, а после развала Союза, когда фактически развалился и совхоз, пить стали беспробудно. Сейчас стоял июль, пора начинать уборочную, но никто не чесался. На личных приусадебных участках и огородах работали в основном женщины… Калине жалел сестру, которая была вынуждена найти жениха здесь, жаль племянников, мальчика и девочку семи и десяти лет.

– Если я в Москве закреплюсь, я и тебя, и ребят твоих отсюда вытащу, а эту пьянь… бросай, – советовал он сестре.

– Да что ты Петенька, куда же я, я ж в городе не жила никогда… да и он… он же детям отец, – заливалась в ответ слезами сестра.

По улицам посёлка сновали азербайджанцы на грузовиках и автофургонах, по дешёвке ску-пали то, что созревало в садах и огородах. Помидоры, персики, черешню везли в большие города продавать, приценивались к поспевающим яблокам, грушам, сливам, винограду. Никто из жителей посёлка, даже те, кто имел собственные машины не пытались куда-то поехать и продать, то что в изобилии росло у них рядом с домом. Да и некогда было, пили всё: водку, спирт, домашнее вино… С весны в посёлке стали появляться турки-месхетинцы, курды… щёлкали языками, удивляясь, как можно так плохо жить на такой земле… приценивались к домам, к почти бесхозной, уникальной земле. В Поссовете, пока им противились, даже если спившиеся хозяева и не прочь были продать свои жилища вместе с землёй, но пришельцы упорно вели «осаду».

– Если месхеты здесь поселятся, готовьтесь бежать сразу, – предупредил сестру Калина. – Я их нравы хорошо знаю. Они под Алма-Атой в Иссыке живут, рядом с ними невозможно существовать. И в Узбекистане они тоже компактно жили, там изнасилования чуть не через день случались, но в конце концов узбеки тоже озверели и их выгнали. Вы так не сможете. Месхеты, конечно, по своему, несчастные люди. Сталин от них Грузию очистил, они и остались без родины, без места на земле, вот и ищут слабину, где устроиться можно, местных вытеснить. А ваш посёлок как раз такой. Все эти пьяни вроде Василия твоего, они вас, жён своих и детей защитить не смогут. Так что, если припрёт, бери детей в охапку и в Москву, помни там у тебя брат и сестра…

Калина рассчитывал погостить три недели, но и двух не выдержал – от новых переживаний у него опять стало покалывать сердце…

Пашков в отсутствии Калины старался в «поте лица», ударными темпами увеличивая еже-дневную «добычу». Шебаршин вновь пару раз налетал с облавой… и застукал рабочих за распитием во время обеденного перерыва. Шума было много. Директор долго изощрённо распекал Пашкова и Сухощупа, после чего бригадир подал заявление об уходе. Шебаршин сразу остыл, так как бригадир был единственным, кто сумел освоить работу на «дробилке». Он поручил Пашкову уговорить бригадира остаться… Второй раз директор застал напившегося в усмерть Карпова… и про-молчал. Эта непонятная реакция насторожила Пашкова – нетрудно было догадаться, что этот пропащий пьяница, а в прошлом заводской начальник, «стучит» не только Калине, но и Шебаршину. О том же красноречиво свидетельствовало то, что рабочие в фирме не задерживались, менялись как перчатки и лишь Володю Карпова несмотря ни на что не увольняли.

И ещё одно наблюдение сделал Пашков. Роман Обделенцев и без своего благодетеля, Калины, в бригаде не потерялся. Природная хитрость помогла ему «рассечь», что на этой работе можно неплохо «иметь». Как, он ещё пока не знал, но присматривался, искал. Пашков не раз замечал, что парень внимательно прислушивается к их разговорам с Сухощупом. А в этих разговорах Пашков советовал бригадиру тоже «настричь» конденсаторов с транзисторами и сдать. Но бригадир этим советом воспользовался лишь однажды, да и то не столько в своих интересах, сколько для «об-щества». Много задолжав Пашкову, он постеснялся просить у него и решил добыть деньги на обязательную пятничную выпивку таким образом. Всей бригадой в течении часа они настригли золота и платины. Сухощуп выяснил у Пашкова, куда можно это сдать. Пашков не стал раскрывать своё «коронное» место и направил его на Ордынку, благо день был будний. Обделенцев сам напросился, и бригадир взял его с собой в обеденный перерыв. Вернулись они немного опоздав. Сухо-щуп сразу нашёл Пашкова и попросил отойти в укромное место, чтобы сообщить нечто важное. Пошли на склад.

– Знаешь, кого мы встретили на приёмном пункте? – чуть не в ухо зашептал бригадир, хоть на складе никого больше не было.

– Кого? – с замиранием спросил Пашков, предвидя самое худшее, что там их застукал сам Шебаршин.

– Горбунова!

Пашков с облегчением рассмеялся:

– Представляю, как вы перепугались.

– Да не только мы, и он тоже, – заулыбался уже и Сухощуп.

– Сдали то хоть нормально, не разбежались друг от друга?

– Всё путём. Поговорили, он реле с матриц принёс сдавать. Откуда они у него? Наверное в ЦУПе со сдатчиками скорешился?

– Наверное, – усмехнулся Пашков, отлично знавший откуда эти реле у снабженца…

2

На работу Калина вышел в середине июля и сразу же у него состоялся разговор с директором. Шебаршин даже не поинтересовался, где и как отдыхал его начальник производства, зато сразу озвучил то, что в данный момент более всего его беспокоило:

– Пётр Иванович, мне надо с вами срочно переговорить. Дело в том, что я уже не сомневаюсь, ваш кладовщик занимается воровством, причём воровством в крупных размерах…

Калина не производил впечатление человека отгулявшего отпуск: усталые глаза, осунувшееся лицо… Но директор, похоже, не видел этого, вёл себя так, будто они расстались день назад.

– Не могу ничего сказать, не замечал. Может пока меня не было?

– Ничего подобного. Он ворует давно и по многу. И вы знаете об этом. Вам же был сигнал, но вы почему-то и мне не доложили, и со своей стороны ничего не предприняли. Почему?

«Карпов… через голову настучал, сука», – сообразил Калина и сердце неприятно заныло. Возвращение из отпуска ознаменовалось «холодным душем».

– Ничего я не знаю. Подозрения были, но они не подтвердились. Так что и докладывать было нечего.

Шебаршин с полминуты удавьим взором смотрел на Калину. Потом вдруг сменил тон и заговорил вкрадчиво, почти дружелюбно:

– Ведь он же не только у меня, он и у вас ворует. Понимаете? Из-за таких как он у нас большие потери, почти нет прибыли, и мы не можем вовремя расплатиться с кредиторами, не можем повысить и вам зарплату. Пётр Иванович, вы сейчас со свежими силами займитесь этим вплотную. Поймайте мне его, поймайте с поличным. Его надо принародно наказать для острастки. Я кое в чём пытался его прищучить, но с документацией у него полный порядок, а за руку схватить… это вам сподручнее. Поймайте, Пётр Иванович, а уж я вас не забуду отблагодарить, премию в конце года выпишу…

По пути на завод Калина чертыхался и плевался: «Ну гад… премию. Знаю я твою премию, имею печальный опыт. Отпускные и те зажилил, даже сейчас не вспомнил. Если бы не кладовщик, за свой счёт бы в отпуск поехал. Но что верно, то верно, Сергей, похоже, и в самом деле зарвался».

– Ну что, Иваныч, как отдохнул, куда ездил? – обычным вопросом с радушием встретил отпускника Пашков.

«Ишь лыбится, доволен. Небось за этот месяц натырил выше головы», – неприязненно подумал Калина, а вслух сказал изобразив подобие улыбки:

– Да ничего… На Кубань к младшей сестре ездил, к родителям на могилы. Ну, а у тебя, как тут дела?

– Всё в ажуре. Шебаршин, правда, замотал. Докладывать себе заставлял каждый день после работы, сколько готовой продукции поступило на склад из цеха. Это он так производительность поднять хотел, пока ты в отпуске. Я просёк, конечно, это дело и примерно столько же сколько при тебе делал. Он ругался, а я говорю, это максимум, больше не получается, – с подтекстом в котором значилось: тебя не подставил, объяснил свои действия Пашков.