Золото. Назад в СССР 3

Это сейчас я понимаю, что нужно было злиться на свою глупость, приведшую меня в эту преисподнюю. А тогда нет.

Там, глядя на более опытных зэков, бывавших в местах не столь отдаленных, я научился мыться при помощи влажного полотенца.

В этой камере я пробыл дней десять. Кое-как обжился, познакомился с другими старожилами. Справил себе место на верхних нарах. С едой была беда, но и к баланде привыкаешь.

В камере содержались те, кого отправляли дальше по этапу. Постоянно происходило какое-то движение. То выводились человек двадцать, то поступали новые зэки.

Появление новых в камере — событие: других-то событий нет. Все отрывались от своих занятий, разглядывали новоприбывших, иногда происходили неожиданные встречи, кто-то узнавал и окликал знакомых.

В начале в первые дни я как и все, слезал со своих нар — посмотреть, кто прибыл. Но потом мне это просто надоело.

Я совсем не рассчитывал увидеть там каких-нибудь своих знакомых. Откуда они у меня среди уголовников?

Но вот однажды я проснулся, от звуков лязгающих замков и лениво обернулся к тем, кого ввели в камеру. И тут я увидел Эдика Комарова.

Вот так встреча! Я чуть с третьего яруса нар не закувыркался вниз. Если и испытывал в жизни когда-нибудь настоящий шок, то это было именно тогда. Я просто остолбенел. Даже дышать не мог.

В тот момент я понял, что все таки меня притарабанили в Ташкент не по ошибке.

Эдик был моим подельником, заказчиком и поставщиком моей любимой фантастики в одном лице. Именно его показания подтвердили мои признания.

Я-то написал чистосердечное, но Эдика не сдавал. Нигде. Ни разу не упомянул имя. Пояснял, что получал тексты для перепечатки от незнакомого мне человека.

Мои волосы встали дыбом, когда следак в очередной раз предложил мне его сдать и после моего отказа расхохотался мне в лицо. Представляешь? А он смеялся в голос, а я не понимал и думал, что он просто немножко сошел с ума.

Следак, как всегда дал подписать мне протокол допроса и я уже чувствовал, что он снова будет получать удовольствие от того грандиозного разоблачения мой глупой лжи.

Я хорошо его изучил, и видел, как он торжествовал, когда я совершал ошибки, давал неверные, а точнее сказать ложные, показания и зарывал себя все глубже и глубже.

В трясину, из которой выбраться на свободу не было никакой возможности. Только через суд и зону.

Так вот, когда следователь отсмеялся, а смеялся он будто услышал какой-то шикарный анекдот, то он достал из портфеля папку и дал прочитать показания Эдика, в которых он топит меня полностью и вешает еще и чужих собак, к которым я никогда никакого отношения не имел.

Мы с Эдиком, будучи на свободе по-мужски договорились, что если вдруг, когда-нибудь попадемся, то не будем друг друга сдавать.

Он старше меня лет на пять. Сам понимаешь, когда тебе двадцать с небольшим хвостиком такая разница в возрасте как бы обязывает относиться к нему, как к старшему и более опытному.

До ареста он вращался среди поэтов, художников, писателей из диссидентского подполья. Рассказывал, что видел и общался с Ростроповичем и его супругой Вишневской. И был для меня самым влиятельным человеком в моем круге, с которым все хотели быть на короткой ноге, дружить, обсуждать жизнь и философию.

А надо сказать, что он далеко не все становились его друзьями. Уже и не помню чем-то заслужил доброе и доверительное отношение к себе, которое продлилось ровно до ареста Эдика Комарова.

Его показания рассматривали целый один день на суде, который длился всего два заседания. И с этими показаниями мой адвокат ничего не смог сделать.

Хотя может быть и не пытался. Говорят адвокаты делятся на две категории: одни хорошо знают закон, другие хорошо знают судью. По-моему мой защитник не ведал ни первого, ни второго.

Судья совсем не усомнился в его словах. Бог любит праведника, а судья ябедника, как говорится.

Так вот Эдик Комаров быстро окинул взглядом нары, зэков, и наконец, он увидел меня. Моментально переменился в лице. Опустил глаза, прошел мимо меня, будто и не знал меня никогда.

Дверь за новыми закрыли и заперли. Тогда я слез с нар и сел внизу, глядя прямо на Эдика. Как ни странно, рожа у него была сытая, отъевшаяся.

Эдик забился в дальний угол камеры, следит за мной, но не подходит.

Он, конечно, боялся, что я расскажу другим арестантам о его предательстве и тогда его отметелят по самое небалуйся, а может быть и еще чего хуже.

За колючкой свои порядки там тех, кто топит своих ненавидят всеми фибрами души.

Многие бы мечтали вот так столкнуться в зоне лицом к лицу с теми, кто их предал, стал давать показания и свалил на чужие плечи. Чтобы месть праведную свершить.

Такого будут бить и с особой жестокостью те, кто пострадал от предательства. А могут и просто — замочить. Убить то есть.

Продал кореша — получай свое, собака!

Я сел рядом. Молчу. А он начал рыдать. Я его успокоил и говорю тихо. Нас никто не слышит.

— Ты это, не рыдай. Я тебя не убьют и не подставлю, никому не скажу, каких ты бед натворил. Но поговорить мне с тобой хочется.

Он кивает, страшно ему, он все еще ссыт. А потом тихо говорит, что мол, прости меня, Андрюха. Я не мог, я боялся. Мне следователь сказал, что ты дал показания, какие надо, и если я не подтвержу их, значит, я стану виноватее тебя. Тогда все равно обоим вышка.

Уж не знаю его ли это желания и фантазия про меня такие цветастые рассказы родили или следователь давил. Не важно.

Он, падло, показал, что я давно имел враждебные намерения против СССР, хотел предать Родину, искал кому из западных разведок прислуживать, чтобы потом сбежать за рубеж.

Не смотри на меня так, Илюха. Это все не правда. Про эмиграцию я думал, но продавать никого не собирался.

Следак ему за показания на меня обещал всего шесть лет, вместо расстрела. По нашей статье и вышку могут дать. Вот и пугали его. Он намного быстрее меня раскололся ему никакой артист-лицедей Райхельгауз не потребовался.

Вообщем, если честно, я, конечно, тоже на суде представлял, как выйду, вернусь, найду и просто удушу его.

Ведь я все еще помнил про нашу мужскую договоренность о том, что, если попадемся, то не будем друг друга сдавать.

Он, значит, хотел спастись, а меня к стенке под дуло подвести. В такой момент в ступор впадаешь.

Но он сидел рядом жалкий и обосранный, что мне даже бить его не хотелось. Я даже не знал, что еще у него спросить можно.

А он все причитал прости, да прости. Тут кипяток в камеру дали, я оставил его и пошел за своей кружкой.