Золотой характер

Почувствовал Максим, как загорелось его лицо, и наклонил голову к столу.

Не знаю, на самом деле или показалось мне, что в эту минуту в клубе вроде тише стало и докладчик — агроном наш — на миг замер на полуслове.

Наверное, показалось. Откуда же людям знать, что делается в душе Максима? Ведь когда был Перепелица ветрогоном, разве могли они догадаться, какая девушка ему нравится?..

Но это ж Яблонивка! Здесь дядько идет ночью по улице и знает, какой сон его соседу снится!

Чтобы прийти в себя, смотрю на агронома и вслушиваюсь в его доклад. Предлагает агроном расширить посевную площадь. Дельное предложение. Оказывается, если на Зеленой косе выкорчевать кустарник, который тянется от леса до Мокрой балки, добрый клин земли прибавится у колхоза.

— Его же за три года не выкорчуешь! — бросил кто-то из зала.

— Дело, конечно, не легкое, — отвечает агроном. — Кустарник на Зеленой косе густой, колючий, но зато мелкий, и повозиться с ним стоит.

Я наклонился к председателю колхоза и говорю:

— А чего с ним возиться? Выжечь его — и баста! А потом трактор с плугом пустить. Все коренья наверху окажутся.

Председатель посмотрел на меня, внимательно, подумал и, написав записочку, передал ее агроному. А тот возьми да и зачитай эту записочку всему собранию:

— «Максим Кондратьевич предлагает выжечь кустарник, потом пустить трактор с усиленным плугом, а затем расчищать почву от кореньев».

Прочитал, повернулся ко мне и говорит:

— Правильное предложение, Максим Кондратьевич! Этим мы сразу и землю удобрим. Пеплу же сколько получит почва!

В зале начали аплодировать.

Потом выступали ораторы. Одни соглашались, другие не соглашались с предложением Максима, но все же порешили — опылить кустарник горючей смесью и сжечь. Но прежде нужно отделить его от леса — расчистить широкую полосу. Это работы на полдня, если дружно взяться. Значит, завтра и за дело, несмотря на то, что воскресный день. Время не терпит.

Кончилось собрание, а я больше ни разу не взглянул на Марусю. Хлопцы и девчата расходятся из клуба парами, а я один, даже без батьки. Выдержал-таки характер! Пусть знает Маруся, что Максим Перепелица и без нее не плохо себя чувствует.

На улице тихо-тихо, даже собственные шаги слышно. И светло от луны, которая золотой тарелкой прямо над селом повисла. Иду и прислушиваюсь, как где-то в зелени ясеней стрекочет кузнечик, а в чьем-то садку соловей точно молоточком по колокольчикам бьет… Из-за околицы вдруг донеслась песня, с другого конца села откликнулась вторая: поют девчата. Кто-то так тонко выводит, что голос, кажется, к луне долетает. Даже соловей в садку притих, заслушался.

А на второй день, как только взошло солнце, вышел я из дому, сунув за свой солдатский ремень топор. Направился к Зеленой косе. Иду вкруговую, по-за огородами. Хочу посмотреть, что в поле делается.

Роса под ногами серебрится. В небе жаворонок звенит, слышен птичий гомон в левадах. Хорошо! Вроде бодро шагаю, нивами любуюсь и песню под нос мурлычу:

Сыдыть голуб на бэрэзи, голубка — на вышни; Скажы, скажы, мое серцэ, що маешь на мысли! Ой, ты ж мэни обищалась лютыты, як душу, — Тэпэр мэнэ покыдаешь, я плакаты мушу…

Что-то не то пою! И откуда такие слова? Сердце раздирают! Тьфу! Даже рассердился на себя. Но не заметил, как другую песню затянул:

…Выйды, Марусю, выйды, сэрдэнько, Тай выйды, тай выйды, — Тай выйды, сэрдэнько, Тай выйды, рыбонько, Тай выйды!

Эх, тяжело!.. Разве для того я домой приехал, чтоб сердце свое разрывать? Сожми его в кулак, Максим Перепелица, и помалкивай! Терпи!

Когда пришел я к Зеленой косе, там уже собралось много народу. Немедля взялись за дело. Разделились на две группы и с двух сторон начали вгрызаться в кустарник: хлопцы рубили все, что на пути попадалось, а девчата подбирали ветви и волокли их к одной куче. Иван Твердохлеб рубил в той группе, где была Маруся.

А Маруся — веселая, озорная, то и дело песню затевает, смеется. Но не тот смех у Маруси, какой всегда за душу Максима щипал. И лицо ее усталое, глаза ввалились. Да оно и ясно, — наверное, всю ночь простояла с Иваном у ворот.

Здорово я потрудился. Все горе свое вложил в руку с топором.

И вот возвращаемся домой. Еще рано, солнце высоко. По небу табунами плывут белые тучки, а по полю легкий ветерок гуляет, точно заигрывает с нами. Я иду в компании наших хлопцев, рассказываю о службе в армии и посматриваю на стайку девчат, которые идут чуть впереди.

Вдруг там вспыхивает озорная песня:

Милый мой, хороший мой, Мы расстанемся с тобой; Не грусти и не скучай, И совсем не приезжай!..

— Кто это запевает? Никак Маруся? — спрашиваю у хлопцев.

— Она, — отвечает кто-то.

Трудно передать то, что чувствовал в эту минуту Максим Перепелица. Почти возненавидел я Марусю. Как она может? Изменила мне да еще насмехается!

— Перепоем их, хлопцы? — предлагаю.

— Перепоем! — дружно отвечают.

И я запеваю:

В деревеньке Яблонивке Ты была, моя любовь.

Хлопцы подхватывают:

А теперь ты откатилась, Как вода от берегов.

Замолчали девчата. Молчит и Маруся. Но не долго молчит. Опять ее знакомый голосок, как кнутом, хлестнул меня по ушам:

Ты, крапива, не шатайся, Не скосить бы в сенокосе. Паренек, не зазнавайся, Поклониться б не пришлося.

Не выдержал я. Командую хлопцам идти напрямик, к цегельне, чтоб на те места поглядеть. И сворачиваем с дороги.

А Маруся с девчатами провожает нас новой частушкой:

С неба звездочка упала На сиреневый кусток. Я от милого отстала, Как от дерева листок!

Идем напрямик по полю и к песне девчат прислушиваемся. Горько мне. И тут замечаю, что вместе с нами идет Галя — сестрица Маруси. И все возле меня вертится. Нарочно отстаю немного от хлопцев. Отстает и Галя, но на меня не смотрит. Вроде ей и дела нет до Максима Перепелицы. С грустью спрашиваю у нее: