Провёл я вечер с древним стариком —Приветливым и добрым шутником…Он говорил, Памира старожил,А я писал… в стихи переложил.— Ещё мне в детстве сказывал отец(так начал повесть хитрую мудрец),А моему отцу поведал дед,А деду прадед, — и начала нет,Что где-то чей-то в кишлаке сосед,Освобождаясь от житейских бед,Людей созвал, прощенья попросил,Вздохнул — и тихо, из последних сил,Свою былую тайну огласил,—Сказал:«Однажды, в прежние года,Когда рука была ещё тверда,Я вышел на охоту… Целый деньОленя гнал. Завёл меня оленьВ гористую пустыню… Я бежалПо крутизнам и по уступам скал;И, сильно отощав, упал больным,—Ведь больше суток, жаждою томим,Не ведал я ни отдыха, ни сна…Лежу и вижу: даль в горах ясна,С другой горы, со снежной высотыБежит река небесной красоты…Такой воды не видывал нигде.И вот я встал и побежал к воде,И погрузил своё лицо в поток,И столько пил, что больше пить не мог.Вдруг замечаю: яблоко плывет,—Нет, не дичок, а самый лучший плод.Я взял его, без меры удивлён,И поворачивал со всех сторон,И долго думал, и не мог понять,И удивлялся, и шептал опять:«Зачем ты здесь, на горном леднике,В снегах, от всякой жизни вдалеке,О сладкий, сочный, круглый, золотой,Весёлый шарик, соком налитой?Быть может, есть кишлак среди снегов?Да нет. В снегах не строят кишлаков…»Я снова лёг, остаток сил храня…Но любопытство мучило меня,И я пошёл на поиски один…Не помню, как и где, среди вершин,Я очутился в тайном цветнике…Не камень — розу я держал в руке.Людей каких-то я увидел там,—Они, счастливые, не ровня нам.Хотя весной чуть-чуть опьянены,—Но гордого достоинства полны.Зима и лето, камень и водаТем людям покорились навсегда.Тут произнёс я, помнится, слова:«Вот человека сила какова…»Ступала там, как на песок, ногаНа яхонты, кораллы, жемчуга.Посудой золотой дома полны,И не имеет золото цены…Все дети там играют, как хотят,Там юношам любить не запретят,И сколько там я видел стариков,—Окружены толпой учеников.Там вовсе нет вражды между людьми;Кто спросит: дай, — готов ответ: возьми.Там братья все, там злобы нет следа,Там, как мужчина, женщина горда.Никто не хочет избежать труда,—Не потрудившись, не вкусит плода,—Им труд приятен, как в жару вода,Затем, что не бесплоден никогда:Там всё, что тронет человек рукой,—Приходит в равновесье и покой…Дехкане! Я при жизни был в раюИ правды перед смертью не таю.Ведь это рая — не земли закон,Что человек стареть не обречён,Что в меру с летом смешана зима,Что щедрого не сторожит сума,Что слишком мудрый не сойдёт с ума,Что май не обречен на листопад,Что радости не требуют расплат…Я был в раю, дехкане-бедняки…Часы мои предсмертные горьки,Грехи мои, должно быть, велики,Что не нашёл я больше той реки,Я той дороги больше не нашёл.В горах безвестных затаился дол,—Не помню местность называлась как,Но кажется мне — «Золотой кишлак».Итак, у райских я гостил дехкан;Мне сладок был их сытный дастархан:Мёд, масло, сахар, молоко, набот—Оскомину такое не набьёт.«Живи у нас без горя и забот», —Мне этот добрый говорил народ.«Забудь свой дом в своей дурной стране,—Старейшины советовали мне.—Зачем ты будешь бедствовать опять?»Я долго был не в силах отвечать…И низко, низко голову склонив,Заплакал я… Был мой ответ правдив:«Счастливые, — сказал я, — не могу.Свободные, — сказал я, — не могу.В родимый край лишений и заботОтцовская печаль меня зовёт;Моих детей тяжелый душит гнёт;Их горе сушит, их обида гнёт;Ведь, неокрепшим деревцам сродни,Остались дети милые одни…»Обидел мудрецов ответ такой,Смутил он чем-то светлый их покой.Один мне в душу грустно погляделИ на глаза повязку мне надел…«Ты не в плену. Иди к себе домой.Мы в гости ждём тебя с твоей семьёй.Желанным братом будешь нам опять,Коль путь обратный сможешь разыскать.Мы в тайне пребываем навсегда,Не открываем, как пройти сюда;Ты сам тропу к обители найди.Прости, коли обидели, — уйди».И я ушёл потерянным путёмИ возвратился в свой убогий дом…Хотел забрать в далёкий рай детей,Но побоялся собственных затей:Мы выдержим ли тягости дорог?Не покарает ли за смелость бог?Не грянут ли дорогой холода?Не ожидает ли в пути беда?Не падают ли скалы у реки?Достаточно ли овринги крепки?Опасны в Гималаях медведи.В стремнину попадёшь, того гляди.Того гляди, сорвёшься со скалы.Хватают маленьких детей орлы…К тому же в путь еды не напасёшь,Домашний скарб с собой не унесёшь.Так жизнь моя в сомненьях протекла…В моих глазах уже густеет мгла.Я жил и умираю бедняком,—Со всеми я несчастьями знаком,И сыновья и внуки — бедняки,По-прежнему от счастья далеки…О, где вы, золотые кишлаки?Где берега неведомой реки?..»Так он сказал, и так скончался он,Соседями в землянке окружён;Слеза застыла на его щеке.И это всё о бедном старике…Но о той поры рассказы о местах,Где вечен май и где неведом страх,Распространились по стране Памир.Памирский горец голоден и сир,—Такой нигде не встретишь бедноты.Прожить ли человеку без мечты?Поэты сочиняли баяты,Певцы воспели землю красоты…Случалось и такое иногда,Что люди пропадали без следа,На поиски бесплодные уйдяПо тропам ветра, снега и дождя…

* * *

Я был в далёкой юности своейНе лучше остальных и не глупей,И в зрелости я тихий был мужик, —Памирский камень вспахивать привык,И сам не знал, близка иль далекаДорога Золотого кишлака.Имел я, бедный, брата силача,Сказал я как-то брату сгоряча:«О, брат мой, бросим горькое житьё.На мне истлело рубище моё,Твоя землянка развалилась вся,Над ней скала качается, вися,Наш урожай — две горсти ячменя.О сильный брат, послушайся меня.Нам, кроме смерти, не дождаться благ, —Уидём, поищем Золотой кишлак».Ответил брат: «Я тоже в путь готов».Нас подобралось десять земляков;Решили мы, что не одним путём,А в разные мы стороны пойдём,—Кому удача улыбнётся, тотДругих оповестит и позовёт…

* * *

Был у меня сынишка Шарафджон…Я уходил, и горько плакал он,И плакала моя жена всю ночь;И взял я кислую траву риводж:За неименьем доброго зерна,Ты знаешь — пища странникам она…Вот так мы с братом странствовать ушли.Мы проходили — чёрные, в пыли,По тропам и дорогам разных стран.Попали в Балх и видели Иран;В горах Тянь-Шаня дикие поляНас обманули, счастье нам суля.Нас видел барс у Герируд-реки;Мы к баям нанимались в батраки —То баранту беречь среди степей,То на подрезку маковых стеблей…Зимой и летом в рваных чапанахМы побирались в разных чайханах;В ноздрях — земля, как войлок борода,Как дервиши, входили в города…Всего же чаще путь наш пролегалВ пустынях каменистых между скал.И всюду, проходя за далью даль,Одну и ту же видели печаль,Одну и ту же горе-нищету,Одну и ту же суету-тщету.Мы были молоды, когда ушлиНа поиски неведомой земли.Устали мы, состарились в пути,А не сумели до неё дойти.Не давшая мне радостного дня,Судьба смертельно ранила меня:От голода погиб любимый брат…Был полон слез его прощальный взгляд,И с этим взглядом, как звезда дрожа,Погасла рядом и моя душа…Отчаявшись, я силы потерял,Как будто брат в могилу их забрал;Как маленький ребёнок, слаб и мал,Отчаявшись, я сумасшедшим стал.И вспомнил я про свой кишлак роднойИ вновь побрёл с надеждою одной, —Войти под сень убогого жилья,Где бедствовал и где молился я,Где над пустой похлёбкой из травыСклонялись две родимых головы,Где старый мой кетмень стоит в углу,Лежит кошма на земляном полу…Но я не знал на родину дорог,И в странствиях я снова изнемог;Я жил в пещерах, избегал людей,Был коршуна голодного худей.На те высоты зверь не забредал,Где я, объятый ужасом, блуждал.Счёт времени я потерял давно,Дни различать мне не было дано;В степи однажды, сквозь туман жары,Я видел стены древней Бухары,И голубел за пыльной пеленойХотан или Яркенд передо мной,—А, может быть, гробница Тадж-Магал…Но я тропой окольной убегал,Пытаясь худших избежать мытарств,Боясь сарбазов на границах царств.И, сколько сил осталось у меня,И все уже расстратил, не храня;Как жёлтый лист, разбитый черепок,Я плоским стал и на дороге лёг…Меня плохие разбудили сныСреди ночной, холодной тишины.Я встал с трудом, дрожа в своём тряпье;Поплёлся по обрывистой тропе,И вскрикнул, — будто молния-змеяПронзила с головы до пят меня.Сверкающий, алмазный, золотой,Весь налитой, как соком, красотой,Мир красовался на гребне горы,Весь в тонких струях радужной игры,Хоть небольшой, — до края полный благ…«Вот, — я кричал, — вот Золотой Кишлак!».С трудом дождавшись утренних лучей,Я вышел в путь. Мне песню пел ручейКакую-то знакомую, но яНе мог ещё понять речей ручья…По сторонам густы и широкиКоврами разостлались цветники;А что за ними? Небо иль земля?Похожие на облака поля,—Так иногда волнисты и вольныБывают облака вокруг луны…То самый лучший хлопок созревал,Гусёнком из яичка прозревал.Дул ветерок, лаская, не пыля;Высоко поднимались тополя;Больших кибиток ровные рядыРасполагались около воды;Куда ни глянь — плодовые сады:Отсвечивают пламенем плоды,И пчёлы, пролетев, благодарятЦветущего сумбула аромат…Вдруг я заметил — девушка идет.Испуганно воскликнула: «Вай дод!».Пугаясь и смеясь, удивлена,Разглядывала странника она.Как хиндукушскнй як, я был космат;На мне истлел, хвостатым стал халат;Седые космы застилали взгляд,Беззубый рот сжигал молчанья яд…И горький стыд и муку затая,Сказал я только: «Доченька моя,Нет у меня и не было жилья,Перевидал я многие края,Михнатабадец из Рушана я,По господу отцов — Исмаилья…Здесь если рай, — как мне войти ловчей?Земной же если край, — скажи мне, чей?»Но девушка мужчину привела,Похожего осанкой на орла;Расспрашивать он стал, кто я такой.—В одной руке — калям, китаб — в другой,И я, по чистой совести своей,Всё рассказал от самых первых дней.«А кто же ты?» — спросил я, наконец,И был ответ:«Я Шарафджон, отец».«О сын! — я закричал, и трясся весь —Тут Золотой кишлак? Мы оба здесь?Как ты нашёл обетованный край?Привёл ли мать-старуху? отвечай!»Сбегаться стал народ со всех сторон,Сказал при всём народе Шарафджон;«Отец, не плачь. Собою овладей.Ты у себя, на родине своей.Ты в нашем старом, старом кишлаке:Вот Чёрная гора невдалеке:На том клочке, где ты стоишь теперь,Был некогда наш старый дом, — поверь.Ты двадцать лет отсутствовал, ата,Тобой владела древняя мечта,Что где-то есть счастливая страна,—Полна любви и жалости она…Нет, счастья нет готового нигде,Ни на земле, ни на другой звезде.Счастливых и несчастных нет планет,И жалости, отец, на небе нет.Ты — у себя. Всё то, что видишь здесь,—Гирлянды роз и этот хлопок весь,И каждый плод, и каждый новый домДобыты нашей волей и трудом.Взорвали мы угрюмую скалу,Что на округу наводила мглу,Разгладили на склонах гор бугры,Пригодные лишь дивам для игры.Поток, что бесновался без конца,Мы взяли под уздцы, как жеребца,—И повернули в новые места,И оседлали крепостью моста.Смирился полудемон — полуконь:Поставлена плотина, как закон;Любуемся косматой и седой,Разобранной в три пряди бородой.А дивный свет, который видел ты,Не волшебством возник из темноты:Ты видишь — над водой стоит хана,—Как будто чанг или рубаб, онаДля музыки могучей рождена:Она имеет струны и колкиДля великанской, демонской руки.Здесь, вместо песни, добываем свет, —Он, по природе, — музыки сосед.Проверь, отец, правдивый мой рассказ.Нет, здесь не рай, бессмертных нет у нас.Был труден путь. В могиле мать лежит,Зелёный зарф могилу сторожит…У нас не рай. Был труден каждый шаг,Не весь достроен Золотой кишлак,Но в ясный край мы знаем путь прямой.Ты ж отдыхай. Идём, отец, домой…»Так мне сказал при людях Шарафджон.Все шли за нами. И добавил он:«Отныне будем вместе жить, не врозь.Ляг на ковры, халат истлевший брось,Мою рубаху чистую надень…»Но я спросил: «Сынок, где мой кетмень?Вхожу я нищим в чисты о края…Жива ль мотыга старая моя?Ты, сын, летишь на огненном коне,—Дай, выеду кой-как на кетмене,—Но, так и знай, не помер я пока,—Пусть пригодится и моя рука…»То было не во сне, а наяву.Теперь в колхозе сталинском живу».

* * *

Так рассказал Рушана старожил.Я записал, в стихи переложил.Я от себя не вставил ничегоИ не убавил от речей его.Да снизойдёт к истории моейТот, кто богов и демонов сильней,Чья воля на Памир меня вела,—Да славятся, в веках его дела.Кто, сотни раз листву переменив,Как дуб, — в итоге остаётся жив;Кто борется в крови, но не умрёт,Кто всемогущ и милостив? — Народ.