Золотой ребенок Тосканы

Он пожал плечами:

— Я плохо разбираюсь в святых. Старшее поколение считает, что для помощи в каждой беде найдется свой святой покровитель. Но, честно говоря, мне они не особенно помогли.

— У тебя были проблемы?

Ренцо снова пожал плечами:

— Кое-что выпало и на мою долю. Конечно, это лишь мелкие неудачи по сравнению с мировыми страданиями. Неудачи в любви, скажем так. — Он замялся, нахмурившись. — Не буду утомлять тебя подробностями, синьорина Лэнгли.

— Нет-нет, продолжай, пожалуйста. И называй меня Джоанна.

— Ладно, Джоанна. — Он собрался с мыслями. — Когда мне было восемнадцать, меня отправили оканчивать школу во Флоренцию. Возвратившись домой, я сказал отцу, что хочу стать шеф-поваром. Он нашел эту идею глупой, ведь мне придется унаследовать всю эту землю, процветающие виноградники. Он настаивал, чтобы я изучал сельское хозяйство, и я, вынужденный согласиться, окончил курс по виноградарству в университете. Потом я снова вернулся домой и здесь влюбился в одну девушку. Я думал, что Козимо будет счастлив, но моя избранница ему не понравилась. Дело в том, что она мечтала стать модельером и каким-то чудом сумела поступить учиться в Институт моды в Милане. Она уехала и, конечно, больше не возвращалась. Я слышал, она добилась известности. — Он замолчал и посмотрел на меня. — Не знаю, почему я рассказываю тебе историю своей жизни.

— Может быть, потому, что ты чувствуешь, что я набила те же самые шишки?

— Те же самые?

— Да. Мужчина, за которого я собиралась выйти замуж, бросил меня ради девушки, которая могла поспособствовать его карьере.

— Мне всегда говорили, что английские мужчины холодные и порядочные, — сказал он, но затем добавил: — Но не все англичане таковы, должен признать. Однажды, когда я работал в Англии, я познакомился с местной девушкой. Она была очень милая — веселая, теплая и совсем не зануда, как большинство других англичан. Я даже надеялся, что смогу остаться в Лондоне и жениться на ней. Но потом у Козимо случился инсульт, и мне пришлось покинуть ее и поспешить домой. Я чувствую, что это становится традицией — если я влюбился, то отношениям точно конец.

— Еще полно времени впереди, — заметила я.

— У тебя — может быть. Но мне уже исполнилось тридцать. В нашей стране это безнадежный случай. Старый холостяк, как мой отец.

Мы шли в тени по узкой улице, и я увидела, что мы приближаемся к маленькому парку.

— Я бы хотела, чтобы ты увидел еще кое-что, — сказала я. — Может, присядем на скамейку в парке и я тебе покажу? Вдруг ты сможешь помочь мне разобраться в этом.

Мы оставили дома позади. Ренцо последовал за мной по песчаной тропинке к скамейке в тени платана, где недавно сидела пожилая пара. Он сел рядом со мной, и я открыла сумочку. Я достала пачку из-под сигарет, на которой отец сделал набросок женского портрета. Ренцо ахнул, когда я передала рисунок ему:

— Да, это она! Моя мама. Прямо точь-в-точь как живая. Эта улыбка… Твой отец нарисовал ее?

— Конечно, это его рука.

— Он отлично схватил суть.

До нас не доносилось ни звука, кроме воркования голубя на дереве над нами и чириканья воробьев, купающихся в пыли. Мне показалось, что мы остались одни на свете.

— Я что-то не понимаю, — произнес он. — Твой отец подарил моей маме фамильное кольцо, которое наверняка было ему очень дорого. Он даже нарисовал ее портрет. Ясно, как божий день, что он испытывал к ней чувства. И она дала ему медальон. Должно быть, это означало, что чувства были взаимными. Так что же случилось? Что пошло не так? Он оставил ее и вернулся в Англию, и поэтому она предпочла немца, чтобы сохранить свою жизнь?

— Вот что я хотела тебе показать — письмо, о котором я тебе говорила. — Я вынула письмо, написанное моим отцом.

Ренцо осмотрел конверт.

— Да, адрес указан правильно, — кивнул он. — Это был дом, в котором я родился. И оно было прислано… после того, как она ушла. Не найдена по этому адресу. — Он вздохнул.

— Теперь прочти, что написал мой отец.

Ренцо открыл письмо. Он начал было читать, но оторвался и посмотрел на меня.

— Оно написано на хорошем итальянском.

— Отец до войны изучал живопись во Флоренции.

— Он был художником?

— Если и так, то я этого не застала. Он преподавал рисование в школе, но я не знала, что он писал и сам, пока после его смерти не обнаружила несколько по-настоящему прекрасных картин.

Он вернулся к чтению письма. Я услышала, как у него сбилось дыхание, когда он дошел до последней части.

— «Наш прекрасный мальчик»? — спросил он, глядя на меня.

— Интересно, не относится ли это к тебе, не тебя ли нужно было прятать от опасности?

Он покачал головой:

— Я же говорил тебе: меня никогда не прятали. Я жил с мамой и своей прабабушкой, пока мама не оставила нас. Затем я продолжал жить с бабулей, а вскоре после окончания войны она умерла. Именно тогда Козимо взял меня к себе. Он забрал землю моей матери, и ему удалось выкупить земли тех людей, которые были убиты на войне. Так он стал достаточно преуспевающим и сумел дать мне хорошее образование.

— Возможно ли, что у твоей мамы был еще один ребенок? Ребенок от моего отца?

— Как это могло случиться? — Он покачал головой. — Мы бы знали.

— Сколько тебе было лет? Три? Четыре? Вряд ли ребенок в таком возрасте заметит, что кто-то из взрослых располнел.

— Но бабушка заметила бы. Любая женщина в городе поняла бы. Ничто не ускользнет от женщин Сан-Сальваторе, смею тебя заверить. Они знают всё. А если бы она родила, где бы она это сделала?

— Это возвращает нас к вопросу о том, как получилось, что мой отец был здесь и все же никто не узнал об этом. Разве можно было спрятать его в вашем доме?

Ренцо нахмурился, задумавшись:

— Как по мне, то вполне возможно. У нас был большой чердак, на который нужно было карабкаться по лестнице. Моя мама залезала туда иногда, чтобы поискать вещи, которые могли бы нам пригодиться. Был в доме и погреб. Я не хотел ходить туда, потому что там водились крысы и было темно. Но вино и оливковое масло хранились там.

Я посмотрела на него с надеждой.

— Значит, кто-то мог бы спрятаться в вашем подвале?

— Но как туда смог бы попасть твой отец? Единственная дверь в дом ведет на улицу.

— А что позади?

— Окна и городская стена внизу. Кроме того, пришлось бы посвятить в это бабушку, а я помню ее как строгого, правильного и требовательного человека. Думаю, она не позволила бы какому-то подозрительному иностранцу прятаться в ее семейном доме. Она пошла бы прямо к священнику и призналась ему.

— Разве твоя мама не сделала бы то же самое? — спросила я. — Должно быть, она была набожной, иначе не дала бы моему отцу этот образок.

— Наверняка. Но священник клянется никогда не раскрывать тайн святой исповеди.