Золотые эполеты, пули из свинца

– Трогай! – приказал поручик Голицын машинисту, ткнув его револьверным стволом в бок. Тот попытался было что-то возразить, но Сергей просто слегка повысил голос: – Полный ход, кому сказал! Пары у тебя разведены, давление в магистралях высокое, так что не тяни кота за хвост. Трогай, кому говорю!

Машинист потянул ходовой рычаг, лязгнули буфера сцепок, и бронепоезд сдвинулся с места…

И в ту же секунду Щербинин и Юсташев, дожидавшиеся этого момента, повторили то, что минутой раньше проделали Голицын с Гумилевым: скользнули вниз по вертикальным балкам и оказались на крыше штабного вагона. Они проделали это так быстро и ловко, точно не раз предварительно тренировались и репетировали… Хоть штабной вагон был куда ближе к цистерне, около которой толпились солдаты экипажа, спуск второй пары также прошел незамеченным: всем внизу стало не до того, чтобы обращать внимание на что-либо, кроме дикой несообразности: окаянная цистерна вдруг ни с того ни с сего заскрежетала колесами и стала отъезжать!

Бронепоезд, набирая ход, уходил с моста. Растерявшиеся, ошеломленные босняки бежали за цистерной, которую они так и не успели освободить от камуфляжа и подготовить к сливу. Потрясенный Ванчура упал как подкошенный прямо на шпалы между рельс, по которым, словно обретя собственную волю, уходил от него бронепоезд.

Скорость эшелона оставалась еще не слишком высокой (да она, по замыслу Голицына, и не должна была на том этапе операции заметно возрастать), и некоторые босняки успели вспрыгнуть на подножки вагонов и бронеплощадок. Вот тут и пригодилась пятерка пластунов, загодя оставленных Сергеем в засаде у моста. Меткими выстрелами они сбивали босняков с бронепоезда, затем загремели взрывы лимонок. И задача, поставленная поручиком, была выполнена: засада отсекла толпу босняков, бросившихся вдогонку за бронепоездом!

Теперь на нем оставалось совсем немного человек: Голицын с Гумилевым, машинист с помощником, два кочегара, два охранника. Это на локомотиве. Хейзингер в запертом штабном вагоне и Щербинин с Юсташевым на крыше этого вагона. Вот и все! Ну, может быть, еще двое или трое солдат экипажа, которые не спускались вниз, к цистерне, но даже если они оставались на бронепоезде, то никакого значения это уже не имело!

Такое малолюдство играло важную роль в голицынском плане: теперь полковник Хейзингер оказался в полной изоляции. Некому прийти на помощь полковнику, не к кому Хейзингеру обратиться, чтобы выяснить: что происходит? Разве что к машинисту паровоза, по внутренней связи. Именно этого Голицын сейчас и ожидал. Ведь теперь главным стало выманить немца из запертого штабного вагона!

В первые секунды, когда бронепоезд внезапно тронулся и фермы моста стали все быстрее отъезжать назад, полковник просто глазам своим не поверил! Но стук колес под полом штабного вагона свидетельствовал: нет, ему это не мерещится! Такого не могло быть, однако было! Неужели Ванчура с командой уже управились с цистерной, слили ее содержимое в Серет и теперь на всех парах уходят? Но почему, в таком случае, комендант ему об этом не доложил? Нет, не могли они управиться так скоро! Тогда в чем же дело?! Почему и куда двинулся бронепоезд?! Рудольф Хейзингер пребывал в сильнейшем беспокойстве…

Он попытался связаться с Ванчурой – ничего не получилось. А колеса между тем стучали все чаще и чаще…

Тогда Хейзингер вызвал по внутренней связи машиниста и взвинченным, срывающимся на крик голосом потребовал объяснений:

– Что, черт меня побери, происходит?! Отвечайте немедленно!

Вот этого момента как раз и дожидался Голицын. Теперь пришла пора пошуметь, пострелять и побезобразничать: связь после вызова работает в режиме дуплекса, в обе стороны, и сейчас полковник слышит все, что происходит на паровозе.

Сергей принялся стрелять в окошко паровоза сразу из двух своих стволов, держа револьвер и трофейный «парабеллум» поближе к переговорной трубе внутренней связи. Резонанс в паровозной будке усиливал звуки выстрелов, грохотало так, словно бы на локомотиве схлестнулись в ожесточенной перестрелке целых две роты. Для усиления эффекта Голицын выдернул кольцо из последней оставшейся у него гранаты – все равно больше не нужна! – и отправил ее туда же, за окно. Он рассчитал правильно: «лимонка» взорвалась почти под колесами штабного вагона.

Машинист, под дулом револьвера Гумилева и под его диктовку, прокричал в переговорную трубу:

– Паровоз захватили русские диверсанты! Идет бой, мы умираем, но не сдаемся!

Первая фраза была чистой правдой, а вторая – столь же чистой ложью: какой там, к лешему, бой! Но Хейзингер-то видеть этого не мог, а грозные звуки, долетающие до него по внутренней связи, свидетельствовали: да, там, на локомотиве, сражаются! Вот на это Голицын и рассчитывал.

– Спасайтесь, господин полковник! Часть диверсантов двинулась к штабному вагону! – продолжал под диктовку Гумилева врать машинист. – Прыгайте, пока не поздно! Иначе они до вас доберутся!

Тут Гумилев, отстранив машиниста от переговорной трубы, очень натурально изобразил предсмертный хрип: ну точно, кинжалом беднягу по горлу полоснули! Завершающий, так сказать, штришок психической атаки на Хейзингера.

Атака удалась! Полковник швырнул переговорное устройство в стенку вагона, заметался, точно крыса на свету…

– А теперь ты, твой помощник, кочегары и охранники в самом деле прыгайте, – спокойно сказал поручик Голицын, обращаясь к машинисту. – Дальше поезд поведем мы. Скорость невысокая, так что, если повезет, даже ноги не переломаете. Брысь отсюда!

Дважды повторять не пришлось: шестеро австрийцев горохом сыпанули в открытую дверь паровозной будки и закувыркались по откосу насыпи.

– А теперь, Коля, вставай за рычаги, а я уголек в топку пошвыряю! – сказал Сергей.

– Не княжеское это дело, паровозным кочегаром работать! – рассмеялся Гумилев.

– Ничего, это не слишком надолго! – Голицын ухватил совковую лопату и принялся швырять уголь. – Через три минуты давай два гудка и прибавляй ход до максимального. Уже совсем недалеко осталось!

Гумилев кивнул: он прекрасно знал, до чего именно осталось «недалеко», рассказал ему Голицын о результатах своей рекогносцировки. В ближайшие пять минут Николаю Степановичу предстояло заняться любимым делом: подергать смерть за усы…

Щербинин не ошибся в своем прогнозе: у Рудольфа Хейзингера не выдержали нервы! Слишком ярко полковник представил себе, как в штабной вагон врывается орда пьяных от пролитой крови дикарей. Они ведь в плен брать его не будут! Вырезали локомотивную бригаду, его тоже полоснут кинжалом по горлу – и конец! Нет, нужно срочно спасать свою жизнь, и шут с ними, с наградами, званиями и аудиенциями у кайзера. Тут, того и гляди, со святым Петром аудиенцию устроят!

Здесь Хейзингер, думается, заблуждался: навряд ли после кончины полковник оказался бы у райских врат. Скорее уж его путь лежал бы в совсем другое и очень теплое местечко, где смола кипит, сковородки шкворчат и обслуживающий персонал сплошь с рогами и копытами…

Хейзингер кинулся к двери вагона, отпер ее, оказался на подножке штабного вагона. Встречный ветер бил в лицо полковника. Хейзингер глубоко вдохнул и прыгнул вниз. Грамотно прыгнул, спиной назад, против хода состава, гася прыжком инерцию движения.