Золотые кони

К счастью, в деревнях нам оказывали более радушный прием, хотя до самого Ратиака мы ели только собственный хлеб и ночевали под открытым небом. В деревнях люди жили в достатке, который сказывался благодаря занятию земледелием. Земля здесь была настолько плодородной, давала такие обильные урожаи пшеницы, что люди довольствовались небольшими клочками, расчищенными от леса. Каждый окружал свою пашню густым кустарником и кольями. Крестьяне-пиктоны походили на наших крестьян, правда, они носили штаны и гетры, а короткие туники иногда оторачивали мехом. Эти лесные землепашцы не испытывали еще нужды объединяться в тесные деревни, но селились как можно ближе к укрепленным строениям знати, разбросанным по всему краю.

У одного из таких землевладельцев мы остановились однажды на ночлег. Впервые я попал в дом к знатному галлу. В окружение этого господина — его звали Карвилием — входило несколько воинов. Все они были одеты очень ярко. На самом Карвилии была рубаха в красно-черную клетку, золотое ожерелье на груди. Обстановка в доме, словно для контраста, была более чем скромной. Никакой мебели, кроме окованных железом сундуков, в зале не было, мы сидели на вязанках хвороста. На волчью шкуру, которая служила кому-то постелью, то и дело вспрыгивали куры, а из соседней комнаты вышла свинья и устроилась прямо возле Котуса. По кельтскому обычаю, каждый из присутствующих мог задать нам любой вопрос. Они все хотели знать о нас сию же минуту: кто мы, откуда, куда едем, с какой целью? Но когда они узнали, что мы спасались бегством от римских солдат, то стали переглядываться, и наконец старший из них сказал:

— С тех пор как легионы Рима встали лагерем неподалеку отсюда, люди перестали опасаться, что сосед нападет на тебя, клянусь Кернунном!

Он откусил кусок от своего ломтя мяса, долго жевал его, потом запил медовым вином и продолжил:

— Мне жаль, незнакомцы, но вам нужно поискать поддержки в другом месте. У нас с Римом мир.

В других селениях нас встречала та же доброжелательность, но и те же нескромные вопросы, то же изумление при упоминании о бесчинствах римских солдат.

— Здесь, — отвечали нам, — они никого не трогают. Их даже не видно. А знать перестала грызться между собой, как только они появились.

Один гончар рассказал нам, вытирая измазанные глиной руки о бедра:

— Я видел их здесь. Дней десять назад приезжал офицер с перьями на шлеме и три других солдата без перьев, с ними были купцы, торгующие в лагере. Они осмотрели мои печи, сарай, я подписал большой заказ. Если так пойдет и дальше, мы разбогатеем.

— А если они хитрят? Если они всего-навсего что-то разведывали, а потом заберут твоих парней и сделают их гладиаторами? Если они силой заставят вас служить в их легионах, как это было у нас в Нарбонии? Или заставят вас воевать с вашими собратьями?

— Им не нужно было ничего, кроме моих кувшинов и мисок.

— Возможно, ты скоро будешь говорить о них по-другому.

— Не убеждай меня, чужеземец, я верю своим глазам.

— Так говорят все до поры до времени…

После того разговора с гончаром Котус сказал мне с укором:

— Тебе нравится новое занятие?

Я был задет:

— Если оно тебе не по душе, возвращайся в лагерь.

— Я не могу оставить тебя одного.

— Тогда зачем задавать такие вопросы?

— Ты злоупотребляешь гостеприимством этих добрых и мужественных людей. Иногда я уже не могу понять, на чьей ты стороне: мне начинает казаться, что ты по-настоящему ненавидишь римлян.

— Меня заставляет их ненавидеть моя роль. Иначе мне не будут верить.

— Мне неприятно смотреть на это.

— Повторяю: ты волен вернуться. Я даже приказываю тебе вернуться, если поход тебе в тягость. Тем более что недовольство написано у тебя на лице, оно погубит нас.

— Ты несправедлив, хозяин. Постарайся понять, я боюсь только за того, что ты перестанешь быть таким, каков ты есть сейчас.

— Мне нельзя быть другим?

— Это просто невозможно. Собаки тебя любят…

— Но для них не существует различий между людьми.

— Не только собаки. Где бы мы ни появились, тебя сразу окружают дети.

— Мой шлем забавляет их, вот и все.

— Дети открывали перед тобой свое сердце, как и мы когда-то, твои слуги. Люди тянутся к тебе, а ты заманиваешь их в ловушку.

— Пока что в нее попало немного дичи. Подождем более крупной добычи.

На пятый день мы увидели вдали башни укреплений Ратиака. Наши кони шли нетерпеливым шагом по дороге к воротам, обнюхиваясь с лошадьми пиктонов. Мы обгоняли тяжелые повозки, груженные брусьями и мешками, возничие бодро приветствовали нас, взмахивая кнутами. На одной из телег ехало целое семейство, все как один весело кивали нам, махали руками — непривычно много внимания! Попался военный, который вел под уздцы великолепного, белого, как пена, скакуна, он что-то прокричал нам.

— Скорее всего свое имя, — шепнул Котус.

Мы въехали в город вместе с вереницей повозок, думая, что остались незамеченными. Но стража слишком долго смотрела нам вслед. Я задавал себе вопрос: что могло столь привлечь их внимание в нашем облике? Надо сказать, что в последние дни у Котуса не раз возникало подозрение, что кто-то следит за нами. Он спрыгивал с коня и прикладывал ухо к земле, но ни разу не уловил чего-либо подозрительного. Лишь однажды какой-то всадник встал на ночлег в ельнике неподалеку от нас. Но это мог быть любопытный крестьянин или слуга помещика, по чьей территории мы проезжали, или же просто опасливый путешественник. Одним словом, когда мы проезжали по главной улице городка, с интересом разглядывая строения, десяток воинов, ощетинившись копьями, окружил нас и заставил вернуться к бревенчатому срубу, зубчатые башни которого возвышались над воротами и над всем городом… Мы прошли под портиком, напоминающим наши триумфальные арки, но в отличие от них он имел в окошке брусья, скрепленные крест-накрест, позже я узнал об их предназначении. Посреди широкого двора, вымощенного булыжником, нас заставили встать на колени и обезоружили. Бесполезно было сопротивляться, с нами даже не разговаривали, только угрожающе усмехались… Старший среди воинов вошел в дом и доложил о поимке, но после этого ничего не изменилось. В полдень нам вынесли кувшин с водой, по миске похлебки и ломтю хлеба. Котус ел с жадностью подростка. Признаюсь, у меня не было такого хорошего аппетита. Чтобы не терять даром времени, я запоминал частоту и время смены караула у ворот, отмечал расположение построек и высоту стен, изучал запоры на воротах. Наконец воин доложил о нас, вышел из дома и подошел к нам. Его начальник, сам вергобрет Ратиака, соизволял повидать пленных.

Трон правителя напоминал курульные кресла [10] наших сенаторов. Позади него висела пурпурная ткань, на которой сверкали точно такие же, как у нас, символы, только вместо орла — морской конек. Магистра окружали солдаты в медных шлемах, желтых и зеленых туниках. Рядом с ним стоял гигант, опирающийся о рукоять топора (фасцию [11] этого странного ликтора [12] ). Вся свита сидела полукругом на скамьях. Один вергобрет — его звали Вертиск — был гладко выбрит и коротко острижен, так он по-своему выражал свою преданность римлянам. Даже накидка его драпировалась таким образом, что напоминала тогу, а в руке он держал жезл, похожий на центурионский. Его воспаленные глаза беспрерывно мигали, рот представлял собой щель, которая приоткрывалась в одну сторону, напоминая при этом вымученную гримасу.

10

Именное, личное кресло сенатора.

11

Пучок прутьев с топориком — знак должностной и карающей власти римских магистратов. Ликторы с фасциями шли впереди должностных лиц.

12

Страж, охраняющий магистраты.

— Кто вы такие, откуда пришли?

Его голос, манера говорить напоминали свиное хрюканье. Я замешкался на мгновенье. Один из людей свиты повел своей черной бородой, и я решил, что он хочет подбодрить меня, но тот рявкнул:

— Язык отрезали?

По ряду солдат прошел короткий смех, точнее, то, что у них вместо него получилось.

— Меня зовут Бойорикс. А его — Котус, он мой оруженосец.

Вертиск одобрительно хрюкнул.

— Меня изгнали отовсюду, я беженец. Ты тоже откажешься выслушать меня?