Зона Посещения. Избиение младенцев

– Не все старые исчезают, есть базовые, вроде как вечные, они остаются. «Комариные плеши», «прожарки», «давилки» и все такое прочее. С ними-то понятно, а вот с новыми, Пэн, – беда. Представь, ты ползешь по Зоне в первые дни после Посещения, не зная еще, какие бывают ловушки, как их учуять… Бр-р! Такие циклы на моей памяти были дважды, сейчас, похоже, третий. Никто не знает, что их вызывает, закономерности не найдены, но все признаки налицо.

– И что нам делать?

– Молиться, – усмехнулся он. – И во все уши слушать, что нам отвечают на молитвы.

Я возразил:

– Гаечки бросать тоже важно. Я где-то читал, что гайки в Зоне – самое ценное изобретение, что именно оно создало сталкеров и сталкерство. Тот, кто бросил перед собой кусочек железа, прежде чем сделать шаг, и был первым сталкером. С этого неизвестного гения и пошло освоение и изучение Зоны. Все остальные, кто ходил сюда до гаечек, были придурками, вешками на будущих картах, а он, этот парень, – штучный образец, элита нации…

– Вот и пуляй, – сказал Эйнштейн. – Направление – на десять часов. Дойди до билборда и стой, элита нации.

Билборд располагался по левую руку. На выветрившемся и выгоревшем рисунке знойная блондинка пожирала с хищным аппетитом гигантский сандвич, от надписи осталось только «Бон аппетит». Плакат, очевидно, намекал путникам, что не худо бы посетить стоящий чуть в глубине куриный ресторанчик «Озорные наггетсы».

Я сошел на обочину, дотопал до врытого в землю щита и послушно встал. Эйнштейн углядел в траве ржавый кусок трубы, подхватил его и, обогнув меня, осторожно приблизился к плакату. Буквально подкрался на полусогнутых.

– Смотри, – сказал он мне. – Что-нибудь замечаешь?

– Тень? – предположил я с сомнением.

Тень от билборда была густая, плотная, она не столько лежала на земле, сколько висела в воздухе. Кусочек черноты в ослепительно ярком мареве.

– Надень капюшон и опусти забрало, – сказал Эйнштейн.

Я исполнил. Сам он сделал то же самое и только после этого сунул трубу в подозрительную тень.

Мерзкий стальной визг сотряс воздух, веером полетели ржавые ошметки. Пространство возле щита бурлило, куски металла сыпались во все стороны – как поражающие элементы. Взбесившийся металлообрабатывающий станок…

– «Тещин язык»! – воскликнул я с восторгом.

Пара секунд – и все стихло. Эйнштейн показал мне жалкий огрызок трубы, словно между двумя промышленными терками побывавший (если такие существуют).

– Представь, что это рука.

Да уж, нагляднее некуда.

– Костюм спасает? – спросил я.

– Нет. Раздерет с той же легкостью, что и кожу.

– Это ведь старая аномалия? Я читал, «тещины языки» начали обнаруживать, начиная примерно с семидесятых.

– Еще раз услышу от тебя «я читал», расквашу нос, – ровным голосом произнес Эйнштейн. – Вот тебе Зона! Смотри, нюхай, слушай. Впитывай, черт возьми, иначе толку не будет. А этот конкретный «язык» – наоборот, что-то новенькое. Раньше они только между двумя или более стенками формировались, а здесь – в открытую, у одной всего поверхности.

– Понял, сэр, есть впитывать, сэр!

– Мальчишка… – покачал он головой. – Хочу тебе доложить, ты по-прежнему не наступаешь на трещины в асфальте. Ни разу, пока шли сюда.

– Я не специально.

– Понимаю. Просто наблюдение.

– А вы все ждете от меня чудес? – почему-то рассердился я. – Симбиоз с врагом, свой среди Чужих, последний суперсталкер… Босс, я пока ничего особого в себе не ощущаю. Извините.

Он вздохнул.

– Ладно, двинулись.

– К перекрестку?

– Лучше срежем – мимо «Наггетсов». Не нравится мне эта пыль на дороге, опять что-то новенькое объявилось. – Странное облегчение почудилось мне в его голосе. – Ведь совсем рядом с Периметром, что ж они не докладывают, засранцы… Меняемся местами, Пэн. Впереди – я, твоя тренировка закончилась.

Я присмотрелся к дороге. Вот так сразу понять, что там Эйнштейну не понравилось, оказалось непросто. А потом – как будто шторки на глазах раздвинулись… Ну и опыт у мужика, ну и нюх! Дались ему мои стыки и трещины, ей-богу… Действительно, перед самым перекрестком, заняв чуть ли не всю проезжую часть, поднимался в воздух едва видимый столб то ли пыли, то ли еще чего – диаметром не менее пяти ярдов. Струились, уходя в небо и теряясь в вышине, эфирные токи, неся в себе мельчайшие частицы какой-то взвеси. Если специально не смотреть, ни за что не заметишь, особенно в пасмурный день. Сейчас, на ярком солнце, свет удачно преломлялся на границах столба, выдавая и масштаб явления, и сам факт его существования. Хотя достаточно чуть сдвинуться – и все, картинка пропала, нет никакого столба. Сдвинулся обратно – вот же он… Вляпались бы мы за милую душу, и конец сказке!

Честно говоря, пробрало меня от этой перспективы. В Зоне плохо иметь воображение. Гробануться в прямой видимости от КПП – вот смеху-то…

Тронулись в направлении ресторанчика. Ступили на гравийную дорожку, удивительно сохранившуюся с прошлых времен.

– У меня тоже есть интересное наблюдение, – сказал я Эйнштейну в спину. – Пока мы шли эти три сотни ярдов, вы постоянно оборачивались и смотрели назад. Кого-то ждете, босс?

– У тебя глаза на затылке?

– Сами же наказали крутить головой и глазами, причем во всех направлениях, вот я и старался.

Он смолчал. Я ждал ответа и не дождался. Миновали стоянку для машин с единственным насквозь сгнившим пикапом, принадлежавшим, возможно, хозяину заведения. Светский разговор буксовал, тогда я заговорил сам:

– Босс, вы не любите перекрестки?

Думал – шучу, оказалось – если бы так.

– В Зоне? Я их боюсь, – легко сознался он. – Иногда приходится с собой бороться, если позарез надо идти. Такая проблема, дружок.

– Ничего себе! Почему?

– А мне вдруг начинает казаться, будто это не перекресток двух улиц, а прицел. Огромный прицел, и я – в центре перекрестия. Вот-вот, думаю, кто-то сверху шмальнет… Это, Питер, обычный сталкерский психоз, фобия. У каждого из нас что-то такое есть, в чем неловко признаваться. Потом мы тащим это с собой на гражданку.

– Ну да, из некоторых фобий и суеверий даже популярные игры вылупляются, – съязвил я. – Например, как всем сталкерам известно, категорически нельзя наступать на стыки, будь то каменная плитка под ногой, дощатый настил, бетонка. Возвращаясь из Зоны, вы не смогли избавиться от этой полезной привычки, так и родился хот-степ. Я вас очень уважаю, босс, но я не встречал в жизни людей суевернее сталкеров…

Меня понесло. Говорил и говорил. Сам понимал, что несет, как дизентерийного, а не остановиться.

Нервы, чтоб их. Я ведь слукавил, когда сказал Эйнштейну, мол, ничего необычного не ощущаю, мол, никаких изменений, вызванных Зоной, в себе не фиксирую. На самом деле история с «тещиным языком» что-то включила во мне. Ох, не зря Эйнштейн придумал эту жутковатую демонстрацию, способную поразить психику любого новичка. А потом этот эфирный столб на шоссе… Меня проняло. Наконец-то я понял – здесь тебе не тренажер, Пэн, здесь гробануться – что два пальца об асфальт… Опасность была везде – слева, справа, спереди, под ногами. Все обострилось, все было предельно. Импульсы страха пробивали реальность.