Зона Пси

Солдат вломился в окно, шнурок берца зацепился за отошедшую крупную щепу разбитого наличника. Виктор упал и прокатился по полу, оставляя в пыли след широкой тропы. Уткнулся в наваленные кучей стулья. «Ведь это последний дом. Сейчас снайпер со своей винтовкой сделают из стен и крыши мясорубку, из дыр которой лезущим фаршем будет мясо моего тела». Но, как ни странно, выстрелы прекратились. Возможно, временно.

– Наверное, – пробурчал Солдат, – эта комната тоже детская. – И когда он осмотрелся, то увидел, что комната, не считая толстых ковров из пыли и разбитых окон, не тронута. Обои – салатового цвета: такой цвет больше всего нравился Илюшке; люстра-глобус под потолком: такая же висела в комнате сына; пластмассовая машина с педалями, чтобы кататься, где на спинке сиденья прилеплена наклейка «БУМ-ХАМ»: такая же, как… – Нет, – тихо произнёс Солдат. – Это совпадение… как если бы снять джек-пот. Это – обычное редкостное совпадение. Как же я ненавижу эти самые совпадения.

Виктор быстро пробежался глазами по комнате, выделяя взором каждый предмет: этого не может быть! – это не комната моего сына!

На стене висела фотография мальчика в чёрной деревянной рамке, прикрытая стеклом, – очень ему знакомого. Но Солдат никак не мог вспомнить – кто это. Зато – отлегло на сердце: значит, детская принадлежит не его сыну, Илюшке. Да конечно – нет! Что за глупость?! Причём здесь его сын?! Это уже слишком неприемлемо! Или – как другие говорят: не смешно!

Солдат пнул камуфлированного коня, стоящего на колёсиках: и конь такой же. На полке перед взором предстали три игрушки: ванька-встанька, юла и большущая матрёшка.

Это невыносимо.

Уже стало страшно подходить к письменному столу. Там виднелись серые листы открытой тетрадки. Виктор никогда не курил, разве что пару раз довёл до губ пепел сигареты, набитой анашой. И то – получилось так, что водки не оказалось, но как-то нужно было на войне помянуть погибших друзей. Да ещё несколько раз искурил косяк, когда пребывал в унылом трансе. Но сейчас – Виктор желал просто задохнуться сигаретным дымом, когда прочитал:

«Папа, мой. Спаси меня, пожалюста».

Этого… не может… быть. Таких совпадений – не бывает.

– Мой сын так говорил – пожалюста. – «При чём здесь мой сын?! Оставьте его в покое! Он давно уже умер! Умер! Уме-е-ер! Он был маленьким и ещё не мог писать!»

«Убили, убили, убили!»

– Это кто? Это кто сейчас сказал? – Виктор посмотрел на двор за окном. – Или я схожу с ума? – спросил он себя сощурившись. – Или меня убили? Или я давно мёртвый?! Или… или я сейчас убью весь этот поганый мир. Найду самый мощный ядерный заряд и разнесу этот грёбаный шарик! Где мои боги?.. – простонал Солдат жалобным голосом, упал на колени, склонил лицо. Подбородок прижался к груди, веки сомкнулись.

Солдат притих.

«Папка, папка с работы пришёл!» – Тот мир, в котором вы не живёте, давно сдох… – шептала чья-то ненависть. – «Папка, мой папка, я так тебя люблю!» – Будьте оба прокляты, – захлёбывался гневный шёпот. – «Папка! Пап-ка!... Пап-п-п-па-а-ап… Бха-ап, бхг-ых, па-а-а-а… бль-па-ап, а-а-апа… б-ха…»

– Однажды, – шёпотом произнёс Виктор, – я высоко взлечу. И больше – никогда не упаду. И тогда я основательно пошатну ваш мир. И если непомерная злоба, завёрнутая в неистовую ненависть, ненасытно переполняет вас, ваш позорный мир, то тогда ответьте мне: кто решил, что, когда ваш мир уничтожает человека – человек не может уничтожить этот мир? Я уничтожу мир ваш так, что вы больше никогда не сможете возродиться. Я больше не пущу вас – на наш Миргард. И на расстоянии звёзд – я испепелю ваше появление.

И Виктор услышал смех: это были смешки несостоявшихся клоунов и дебилов, смех падших и обезумевших, смех ненавистных и злобных, смех рвачей и позорных недочеловеков, считавших себя избранными. И много, много ещё кого – у кого нет чести и справедливости, нет чистоты сердца и богом данной доброты, у кого в душах одна лишь зависть и жмотство. И кто-то сквозь смех очень тихо прошептал:

– Поживём – увидим.

– Да пошло оно всё. – Солдат встряхнул головой и пошёл из детской комнаты в последнюю дверь, отделявшую его перед таинственным снайпером, засевшем на верху очень высокой каланчи и не желающем видеть гостей.

Не желаешь – так заставим.

От последнего дома до заправочной станции – ширина футбольного поля, может, чуть меньше. А ещё – метров двадцать до самой каланчи.

Виктор усмехнулся: надо же, пожарная башня стоит почти впритык с бензоколонкой.

По обе стороны дороги, шедшей по горизонту, разрослись двухметровые туи. Площадь – из ровного асфальта блестела, словно каток для зрелищных катаний по льду. Вдалеке справа и слева возвышались торговые палатки. Над одной возвышался билборд, в центре которого – к губам в красной помаде прикасался столбик белого мороженого.

«Это – для родителей, которые приезжали навестить несчастных детишек? А что – возможно, так и есть. Есть пионерский лагерь – а этот для несчастных деток, вошедших сюда по «собственной воле» – по воле глупых родителей. Или тех родителей – кто без оглядки отказался от родного чада».

И я хочу – чтоб мир погас,

Чтобы о судьбе моей не знали

И больше никогда не вспоминали.

А ещё Солдат вспомнил песню «Генералы песчаных карьеров». После того как отец оставил мир, а мать его бросила ради любовника – иногда, очень редко, он садился на пол в углу за шкафом, забивал папиросу анашой и слушал эту песню, размышляя, что его жизнь изначально дала ох..енную трещину. Беда одна не ходит – бедовая жизнь остаётся на всю жизнь.

«Вы рождены во грехе. И уже – должны».

– Мы рождены во грехе? Если бы я встретил того, кто когда-то начертал эти слова, то точно воссоздал истину его словам – принял бы на себя грех: отстрелил ему не в меру умный мозг, чтобы больше не смог философствовать и возносить мусорное понимание как истину.

Мозг Солдата вошёл в ступор: бежал-бежал, прыгал под пулями как бешеная макака – и что теперь? Как преодолеть площадь перед каланчой? А потом – как оттуда скинуть на землю снайпера? Ведь наверняка все двери закрыты. Придётся скакать и уворачиваться от пуль под башней, как вьетконговец в любимом фильме «Взвод» под выстрелами из автомата Чарли Шина, пока не поймёшь, что затея оказалась бессмысленной.

– Чёрта с два! Я вырву глаз этому стрелку!

Солдат на мгновение приподнял лоб над подоконником, рискуя получить пулю в глаз, успел запечатлеть картинку и нырнул под окно. С обеих сторон каланчи – по небольшому одноэтажному зданию. Недалеко справа по центру площади стоит разбитый автобус. И легковая машина притихла на дороге напротив автобуса. Возможно, дальше идут ещё дома и заборы. Тогда можно промчаться вдоль заборов к машине, оттуда к автобусу и дальше к одноэтажным постройкам, примыкающим к каланче. А там уже думать, как пробраться внутрь. Не вечно же снайпер сидит на самой макушке башни. Должен хоть разок выйти. Дождаться, проломить лопаткой башку, отнять ствол и с криком «ура» ворваться и перебить остальных – если таковые есть.

Только Виктор решил, как будет пробовать действовать, пуля расколотила подоконник по центру, обрызгав щепками пол и голову.

– Что, и подумать уже нельзя?! – взорвался криком Солдат и отскочил к углу стен. – Или приметил, когда выглянул?

Виктор подождал – выстрела больше не последовало. Выбежал из комнаты в холл, пробежал вдоль стены к следующей двери, за которой оказалась большая кухня с пристройкой и вторым – чёрным входом. Подошёл к этому входу и посмотрел на улицу сквозь стёкла двери. Домики, действительно, располагались вдоль дороги. Но расстояния между ними – гораздо больше, чем по этой улице, и между ними не было никаких оград. Незамеченным добежать до легковушки – вряд ли получится. Наверное, придётся ждать темноты. Солдат помедлил, решая – сейчас пересекать площадь или ближе к ночи. Покивал и пошёл в комнату, которая, как ему казалось, похожа на детскую сына. Умершего сына.