Зона вечной мерзлоты

Я почистил зубы, помылся и вышел в коридор. Комар позвал завтракать, я несмело вошел на кухню.

– С отчимом я договорился, одним словом, – Валерка пристально посмотрел на меня. – Живи Тихий столько, сколько тебе нужно, понял!

– Спасибо, – с благодарностью произнес я.

Мы быстро позавтракали, собрались уже выходить, как Валерка, остановившись, критически осмотрел меня в коридоре, скомандовал:

– Снимай свое барахло, – командовал Комар. – Хочешь, чтобы Буек опустил тебя перед классом ниже плинтуса? Не надо давать ему такую возможность, – читал, как старый дед, мораль Валерка.

Размеры одежды у нас с Комаром были одинаковы. Я надел черную рубашку, светлый свитер и черные джинсовые брюки.

– Мне Кузнечик все мозги пропарит, что я не в школьной форме.

– Плюй ты на него, – отмахнулся Комар. – От меня-то они все отстали.

Действительно, Комар был единственный в классе, кто посещал Пентагон не в школьной синей униформе. Сколько его не склоняли на всяких заседаниях, Валерка оставался непробиваемым. То же касалось и прически, особенно когда он в первый раз пришел с обесцвеченной челкой. Кто только не костерили Комара в Пентагоне, но он упорно продолжал ходить в той одежде, которая по его словам, была ему удобна для ношения и Пентагон ничего с этим не смог сделать и от Комара отстали.

– Тебе, правда, классно в джинсах, – одобрил мой прикид Валерка.

– Знаю, – промямлил я обескураженный добротой одноклассника. – Всегда просил своих купить мне джинсовый костюм.

– Ну и что?

– Ничего, купили школьный.

– Странные у тебя родаки, – удивился Валерка. – Ты ведь единственный их сын.

– Я не их сын, – оборвал я Комара. – Я усыновленный.

Лицо Валерки озадаченно вытянулось.

– Однако, как у вас богатых все запутано, – произнес Комар с некоторым сомнением, наморщив лоб. – Не свистишь? – переспросил он.

– Нет!

– Да, дела, – воскликнул Комар, через секунду на его лице снова засияла улыбка. – Ладно, не бери близко к сердцу. Все, что ни делается – к лучшему, поверь мне.

По дороге в Пентагон Комар смешил меня анекдотами. В класс мы вошли вместе. На то, что я не в школьной форме, обратили сразу внимание. К нам подошел Буйков, кличка у него была соответствующая фамилии – Буек. Особым умом он не блистал, но силы у него было не занимать. Буек давно подчинил класс своему влиянию, кроме Комара, они постоянно цапались. Валерка в нашем «а» классе был как невырезанный аппендицит. Его вынужденно терпели и не могли сплавить в другой класс. Никто не мог понять, почему он попал именно к нам, почему не «б» или «в». Комар никогда не был хорошистом и этим портил Кузнечику процентную успеваемость. Валерка любил называть наш класс «шишкастым», потому что у каждого из нас, кто-то из родаков обязательно был важным начальником. Отец Буйка работал в одном институте с моей усыновительницей и был ее подчиненным, поэтому меня Буек не трогал. Класс делился на группки, и о дружбе в нем было смешно говорить.

– Тихий, у тебя умственный заскок? – по обыкновению пренебрежительно протянул Буек, уставившись на меня своими маленькими вылупленными глазами. Хобот, стоявший рядом, громко заржал на весь класс.

– Ты, что с Комаром спелся? – не отставал Буек.

– Тихий, – вмешался в разговор Хвост. – Так себя опустить ниже плинтуса, – он сокрушенно покачал черепом. – Мы от тебя этого никак не ожидали, – бесцветные глазки Хвоста презрительно сощурились.

Класс молчаливо наблюдал за нашей перебранкой.

– Тихий предупреждаем по дружески тебя: Комар у нас такой непредсказуемый и свободный, будь осторожен! – насмешливо прогунявил Буек, манерно растягивая слова.

К Валерке подошел Хобот и томным голосом обратился к нему: «Я ведь прав, Комарик?» – его рот скривился, словно обсасывал лимонную корку – Хобот, – прорычал Валерка. – Утухни и закрой свою поганую варежку! – Голос у него был низкий и сиплый. – Мало тебе накостылял в прошлый раз, – напомнил он. – Не сокращайся и не греми костями, – Комар мигом заткнул за пояс Хобота, тот не осмелился вякнуть лишнее.

Я стоял в нерешительности, на меня с интересом пялился весь класс. Я первый раз находился в центре всеобщего внимания. Спасла математичка Галинушка, она вовремя зашла в класс, хотя и опоздала на минут десять, но для нее это было незначительно.

Тоскливее ее предмета для меня ничего не существовало. Я в математике был мореным дубом. Особенно добивали всякие косинусы и синусы. Скука смертная. Галинушка, как всегда, открыла свои записи и давай скрипеть, как немазаная телега, объясняя очередную теорему. Класс скоро впал в дремоту, изредка кто-нибудь просыпался, записывал формулу – и снова спать. Скрипела он так с полчаса. Галинушка, помешана на своей математике. Все, кто не соображал в ее предмете, были для нее тормозами. Она любила постоянно, без устали капать классу на мозги, что математика – «это же элементарно», а для меня написать сочинение «элементарно», а для нее слепить два слова на бумаге проблема. Вот и выходит, что мы с ней в принципе в равных весовых категориях: оба тормоза только по разным предметам, а если от одного тормоза вычесть другой, выходит, что мы с Галинушкой нормальные люди. Только у нее математические мозги, у меня гуманитарные.

В конце урока Галинушка, как обычно она это любила, дала самостоятельную. Я беспокойно взглянул на листок, который она мне подсунула. Попросил Элла помочь, но тот отгородился от меня баррикадой. Стало понятно: помощи не будет, и я отстал: закрыл тетрадку и молча, тупо уставился в окно.

– Тихомиров, почему не пишешь? – поинтересовался Галинушка.

– Не знаю, как решать, – с видом обреченного на казнь чистосердечно признался я.

– Домашнюю сделал?

– Нет! – закусив губу, с хрипотцой проскрипел я.

Галинушка подошла ко мне, повертела в руках тетрадь и уставилась на меня.

– Вообще, где ты Тихомиров пропадал все эти дни, – внезапно ощутив раздражение, спросила математичка. – Почему тебя не было в школе?!

Я молчал изо всех сил, стараясь изобразить жертву учебного процесса, хотя понимал, что это глупо и бесполезно: этим Галинушку не пробьешь.

– Молодой человек, я жду твоего ответа, – учительница была настойчива.

Я старался держаться как можно естественнее, и моя стойкость стала нервировать Галинушку, ее лицо стало покрываться зловещей красной пигментацией. По всему ее виду чувствовалось – скоро грянет буря.

– Долго ждать придется Галина Васильевна, – ехидно хихикнул Буек, не дав мне выдавить что-то словесное из себя. – Свободная жизнь Тихому мозги совсем вышибла.

– Буйков, – недовольно процедила Галинушка. – Я не давала тебе слово, – Буек мгновенно заткнулся.

Галинушка смерила меня холодным оценивающим взглядом. Мне показалось, что она прикидывает, стоит ли обострять разговор со мной или… но ее уже укусила муха, и понеслось.

– Ну, так я слушаю, Тихомиров твои объяснения? – звонко спросила она меня.

Наступило тягостное молчание, затем я промямлил безжизненным и неуверенным голосом:

– Мне нечего вам ответить.

– Неужели? – пронзительно воскликнула Галинушка.

– Да, – я покраснел и уставился на пол с таким видом, будто меня обвинили в причастности к падению на Землю тунгусского метеорита.

– Тогда я завтра жду твоих родителей.

Ее желание восторга у меня не вызвало.

– Ждите! – смиренно ответил я, краснея, как редиска.

И тут снова не выдержал и вмешался Буек, словно у него было недержание мочевого пузыря.