Зоосити
Шрифт:
— Значит, и твои письма не для того, чтобы ранить людей? Зинзи, тебе на всех наплевать!
— Ничего подобного! Если бы мне было на всех наплевать, разве я бы согласилась искать пропавшую девушку? Кстати, моя последняя работа куда опаснее «нигерийских писем». Может, я и согласилась на нее только ради того, чтобы расквитаться с долгами и больше не сочинять душещипательных историй! И вообще, тебе-то что за дело?
— Фелипе застрелил я.
— Что?!
— Мы ходили ночевать в церковь — малыши и мы, подростки. Мы заботились о младших. Мне тогда было девятнадцать. Считалось, что у нас безопасно. А потом за нами пришли. Нас взяла в плен «Армия сопротивления Всевышнего». Еще до теперешних конфликтов их отряды переходили
— Боже!
Бенуа натянуто улыбается:
— Нзамбе аза на замба те. В лесу Бога нет. Может быть, Он в то время заботился о победе нашей сборной. А может, Его волновало, что подростки рано начинают половую жизнь… Мне кажется, молодежь очень Его заботит.
— Я ничего не знала!
— Потому что не хотела знать. Ты так устроена, Зинзи. Не задаешь лишних вопросов. Расслабься, я бы все равно тебе не сказал. Я даже жене не сказал, когда мы поженились. Потом меня направили в специальный лагерь для детей — бывших солдат. Там нас пытались научить снова стать людьми… — Губы у него кривятся в жалкой гримасе, совсем не похожей на улыбку.
— Ты тогда получил Мангуста?
— Это было в девяносто пятом. Еще до машави. Но он ждал меня. Он ждал меня одиннадцать лет! Мы ехали на похороны отца Селви. Мы знали, что ехать опасно, но все же поехали: как-никак это отец. Надо было хотя бы детей с собой не брать. По дороге на нас напали боевики ДФОР. Я стал отбиваться. Убил двоих. Вот почему они меня подожгли.
— ДФОР? — У меня кружится голова. Как будто, если он расшифрует аббревиатуру, я что-нибудь пойму.
— Демократический фронт освобождения Руанды. Я думал, с войной давно покончено. Много лет я вел совсем другую жизнь. Познакомился с Селви. У нас появились дети. Я поступил в университет. Но война в Конго — как зверь. От нее не уйдешь, не скроешься! — Он проводит ладонью по шрамам на шее.
— А что сейчас?
— Сейчас я от всей души надеюсь, что больше не попаду на войну. И обязательно расскажу все жене. Теперь ты поняла, почему я не хочу брать у тебя деньги?
У меня в груди распускается ядовитый цветок; он выплевывает жгучие семена. Наверное, примерно то же самое сейчас испытывают мистер и миссис Барбер. Они, наверное, уже догадались, что полученные ими акции на предъявителя — фальшивка.
Так умирает надежда.
Часть вторая
Глава 26
Желтый свет скользит по моей подушке, как нож — да, сравнение с ножом тут вполне уместно. Яркий луч заползает в голову через глаза, несмотря на сомкнутые веки. Мне кажется, что крот роет ходы у меня в черепе. Рядом со мной кто-то лежит — по-моему, мужского пола, но по затылку судить трудно. Мои догадки основаны на рыжеватых кудряшках и обрывках прошлой ночи, которые начинают мелькать в голове.
Мужчина-танк в красно-черном смокинге за бархатным канатом… Это не «Мак»… В «Маке» я бы не смогла так нажраться.
— Ро сегодня выходной?
— Ему что-нибудь передать?
— Передайте номер моего телефона.
— Детка, свой телефончик можешь оставить мне.
— Вали отсюда! —
Я толкаю и дергаю кудрявое существо за лодыжку. Существо падает с кровати на пол.— Это нечто особенное, — говорит дилер с кукольным личиком, насыпая еще одну дорожку порошка прямо на приборную панель своего автомобиля. Строго говоря, дилер не обязан употреблять вместе с клиентом; просто я умею убеждать.
Внутри у меня все горит, как будто я нанюхалась спида, смешанного с крысиным ядом. Он уверяет, что его порошок вставляет по-настоящему. Ленивец жалко хнычет. Потом в моей голове вспыхивает яркий свет, как будто там витрина, украшенная к Рождеству, и сердце готово выскочить из груди, и мир вокруг медленно вращается, как в замедленной съемке.
— Какого черта? — Дилер с кукольным личиком хватает простыню и оборачивается ею.
В одной арке витрины медленно вращается девушка с питоном-альбиносом; она засовывает его голову себе между ног и вращает бедрами. То ли все уже под кайфом, то ли так действует ее шави, но толпа на танцполе просто сходит с ума от вожделения.
На его обмякшем члене висит использованный презерватив.
— Фирменный! — говорит дилер с кукольным личиком в туалете, насыпая еще одну дорожку. — Импорт! Прямые поставки из-за границы.
— Одиозный Оди! — хихикаю я.
Дилер с кукольным личиком шипит на меня, а почему — не знаю. То ли боится, что нас засекут, то ли ему не понравилось, что я заговорила об Оди.
— Все было замечательно. Ты был великолепен. А теперь мотай из моего дома!
На сцене певица из Мали; она что-то воркует в микрофон. Тоже импорт — или прямая поставка из-за границы…
— И все-таки мы с тобой не насовсем расстаемся, — говорит дилер с кукольным личиком, натягивая камуфляжные штаны прямо поверх презерватива. — Верно?
Последнюю тысячу рандов я даю на чай студенту, который занимается морской биологией:
— Купи себе океанариум, детка!
— Смотри, чтобы на обратном пути тебя не ограбили и не убили! — рычу я.
Дилер хлопает дверью.
Несмотря на очевидность происходящего, я решаю сходить в аптеку за таблетками от похмелья. Может, на всякий случай укольчик антибиотика? Ленивец со мной не разговаривает. Он нахохлился на своей жердочке в «шкафу». Я хочу его вытащить, но он неожиданно царапает мне щеку. Так и знала!
Срываю постельное белье, комкаю и выкидываю в окно. Простыни приземляются на ветках деревьев и висят там, как привидения. Их колышет ветром. Белая простыня — мой личный персональный белый флаг.
По-моему, со мной такое уже случалось. Я с размаху шмякнулась на самое дно.
Глава 27
Ощущение неизбежности… Грязное помещение при церкви; над входом обшарпанная вывеска: «Новая надежда». Грязные мужчины и женщины с грязными животными заунывно повествуют о своей грязной жизни, в том числе и я. Предполагается, что так легче осмыслить относительность происходящего. Ужасы, которые происходят с другими, помогают тебе пережить собственные страдания. На самом деле все рассказы ужасно однообразны… Есть столько способов испортить себе жизнь! За первые двадцать минут мы успеваем рассказать почти обо всех.