Зороастр

— К колодцу, эй, люди, напойте этих скотов; мы доставим их свежими и здоровыми под землю, копать руду!

А сам он подъехал к Иисусу Навину и сказал:

— Ты когда-то повелевал тысячами, а теперь самому пришлось слушаться. Эх, брат! Ну, вы, стражи, — обратился он к своим товарищам, — наблюдайте-ка хорошенько за остальными, а мне нужно сказать словечко этому парню с глазу на глаз.

Затем надзорщик захлопал в ладоши, точно он выгонял кур из сада и, пока осужденные, столпившись у колодца, вытаскивали ведро, чтобы напиться, он отвел Иисуса Навина и Ефрема в сторону, но разделить обоих было нельзя, так как их ноги были скованы вместе.

Скоро все трое скрылись из глаз за храмом; надзорщик опустился на ступеньку, сторожевые собаки растянулись у его ног, а Иисус Навин и его племянник уселись на стоявших рядом пнях.

Во время разговора надзорщик зорко следил за обоими евреями; они могли говорить сколько угодно, но он также хорошо знал свою службу, и, кроме того, надеялся, что при прощаньи ему перепадет кое-что за услугу. В продолжении двадцати лет он служил надзорщиком и еще не убегал ни один из порученных ему преступников, хотя некоторые из них и покушались дать тягу.

— Эта красивая женщина, — рассуждал надзорщик, — вероятно, прежняя возлюбленная парня, бывшего прежде военачальником.

Ему нередко случалось видеть в цепях под своей командой очень знатных лиц. Он полагал, что эта красивая женщина, вероятно, даст осужденному золото и положил вечером не осматривать арестантов. Он думал даже, что, быть может, несчастный военачальник и осужден из-за этой женщины.

— Ох, уж эти женщины! — подумал про себя страж.

Но вот молодая женщина подняла покрывало. Как же она красива; она плачет. А между тем старший из обоих осужденных стоял неподвижно на своем месте, он даже не протянул ей руки.

— Или, быть может, — это обманувшая его жена? — продолжал размышлять надзорщик. — Но, нет, нет! Он ласково говорит с нею, как отец с дочерью, но, впрочем, он слишком молод, чтобы иметь взрослую дочь. Загадка да и только!

Действительно, не только надзорщик за осужденными, но и всякий другой свидетель разговора Казаны с Иисусом Навином удивился бы, что такая красивая и богатая женщина разговаривает близ большой дороги с человеком, закованным в цепи.

Казана приехала повидаться с бывшим военачальником из страха за его судьбу; ее пылкое воображение рисовало ей самые ужасные картины; она не могла без слез вспомнить, что Осия должен будет работать в рудниках и выносить побои грубых стражей.

Отец Казаны вечером того дня, когда принесли к ним в дом бесчувственного Ефрема, вернулся домой и сказал дочери, что юноша останется у них заложником, так как тогда Осия непременно вернется в Танке и исполнит поручение фараона. Кроме того, отец объявил, что Осия может достигнуть высоких почестей и он, Горнехт, ожидает от этого оборота дела много хорошего для своего дома и для своей страны.

Это известие наполнило радостью сердце Казаны, она подумала что столь давно ожидаемое ею счастье уже, может быть, близко.

И вдруг теперь она видит его в цепях, осужденного на каторгу; он теперь уже для нее навсегда потеряй. Молодая женщина умоляла Осию не презирать ее и не проклинать, а прежде выслушать.

Осия сказал ей, что ничто так не может облегчить ему сердца, как если только она может оправдать себя от упреков и доказать, что нисколько не виновата в ужасной участи, постигшей его и юношу.

Она громко зарыдала и едва могла успокоиться, но придя в себя, рассказала все как было.

Вскоре после отъезда Осии, умер верховный жрец и в тот же день его преемником был назначен Бай, второй пророк. Этот человек был исполнен ненависти к евреям и их главному вождю Моисею, которых до сих пор защищал покойный Руи и царица. Бай уговорил фараона, не дожидаясь возвращения Осии, отправить войско в погоню за евреями и принудить их вернуться. Тогда Казана стала опасаться, что Осия не согласится сражаться против своих единоплеменников, тем более, что его послали заключить договор, который уже начинали нарушать.

Когда Осия вернулся в Танис, его даже не пустили к фараону, а посадили в тюрьму, пока он не даст присяги снова предводительствовать над своим отрядом и быть верным слугою царя. Однако, новый верховный жрец не забыл, что Осия спас ему когда-то жизнь, Казана знала это.

Ей было известно и то, что Бай думал вовлечь Осию в тайное предприятие, в котором участвовал и ее отец. Вот тогда Бай и предложил фараону освободить Осию от обязанности сражаться со своими единоплеменниками, если только он даст клятву быть верным фараону. Верховный жрец сам отправился в тюрьму к Осии и заявил ему о милости фараона, но бывший военачальник отверг это предложение со свойственною ему решимостью.

Отец Казаны также был сначала на стороне Осии и даже перестал ставить ему в упрек его происхождение.

На третий день после прибытия Осии в Танис Горнехт сам отправился к нему для переговоров.

Но и тут Осии было предъявлено предложение, исполнить которое он не мог. Начальник стрелков сказал ему, что охотно согласится иметь его, Осию, своим зятем.

— Что же ты ответил? — спросила Казана, пугливо глядя ему прямо в лицо.

— Я должен был возразить ему, что ты мне была дорога с самого твоего детства, но что есть важные причины, препятствующие мне связать свою судьбу с женщиной.

Казана вспыхнула и вскричала:

— Это потому, что ты любишь другую женщину из твоего народа, ту самую, которая послала к тебе Ефрема.

Осужденный покачал головою и ласково ответил:

— Ты ошибаешься, Казана! Та, о которой ты говоришь, теперь уже жена другого!

— Так почему же! — воскликнула вдова и посмотрела на него умоляющим взором, — почему же ты отказал отцу?

— Я не мог поступить иначе, дорогое дитя мое, возразил он с нежностью, положив ей руку на плечо. — Я всегда с самыми теплыми чувствами думаю о тебе, но все же я не мог исполнить желания твоего отца, потому что серьезное дело воспрещает мне завести свой собственный домашний очаг и наслаждаться безмятежным счастием, к которому многие стремятся: если бы мне и возвратили свободу, то и тогда моя жизнь была бы рядом тревог и борьбы.

— Но ведь многие, — возразила Казана, — уезжают на войну и потом с удовольствием возвращаются под свою кровлю к любимой жене.

— Конечно, конечно, — подтвердил он, — но меня призывают другие обязанности, которых вы, египтяне, не знаете. Я сын моего народа!

— И ему хочешь служить? — спросила Казана. А, я понимаю тебя хорошо! Тогда зачем же ты вернулся в Танис? Зачем отдался в руки фараона?

— Меня связывала клятва, мое бедное дитя, — ответил он мягко.

— Клятва! — воскликнула она, — смерть и неволя лежат между тобою и теми, которых ты любишь и которым хотел бы служить! О лучше бы тебе никогда не возвращаться в это место несправедливости, измены и неблагодарности! Скольким людям эта присяга причиняет горя и слез! Но вы, мужчины, ставите ваш долг выше страданий. Мне ты испортил всю жизнь, и между твоим народом живет твой отец, у которого ты единственный сын! Как часто мне случалось видеть этого славного старика с его блестящими черными глазами и густыми седыми волосами! Я думала, что и ты будешь такой же, когда достигнешь преклонного возраста всякий раз, когда встречала твоего отца в гавани или на переднем дворе царского дворца, где он распоряжался пастухами, приводившими быков и овец для стола фараона, как наложенную на евреев дань, А теперь у старика не стало сына и при воспоминании о тебе, его сердце будет обливаться кровью.