Зороастр

— У него есть сын! — возразил Иисус Навин, — и хотя этот сын закован в цепи, но он может выше держать голову, чем те, которые так изменнически с ним поступили. Они все, вместе с фараоном, вероятно, забыли, что я во многих битвах не щадил своей жизни, желая доказать верность царю. Менефта, его наместник и верховный судья, которому я спас жизнь, и все, считавшие меня своим другом, оставили меня и повергли в несчастие, и вместе со мною и этого ни в чем неповинного мальчика; да, их всех, всех без исключения…

— Не проклинай! — остановила его Казана.

Иисус Навин не обратил на нее внимания и продолжал:

— Я отомщу и никогда этого не забуду!

Молодая женщина испуганно прижалась к его плечу и начала умоляющим голосом:

— Я знаю, ты не можешь ему простить, но только не проклинай его, потому что он стал твоим врагом из любви ко мне. Ты хорошо знаешь моего отца и его горячую кровь, которая не охладела еще, несмотря на его годы. Он даже умолчал о том, что считал таким великим стыдом; он считал меня лучше всех в мире и знал, как многие знатные люди за меня сватались и я им отказывала. Скорее фараон простит любому бунтовщику, чем мой отец человеку, отказавшемуся от моей руки. Ом вернулся от тебя домой, как помешанный. Он бранился и в доме и на дворе; наконец, ушел к верховному жрецу, который еще подлил масла в огонь; все это я узнала от его жены, но и она много тебе повредила. Но раньше она была на твоей стороне, так как не забыла, что ты спас жизнь ее мужу; уже все было подготовлено, чтобы облегчить побег тебе и Ефрему…

— Я знаю это, — мрачно перебил ее Иисус Навин. — Но ты, Казана, также виновата, что ворота тюрьмы не отворились перед нами.

Молодая женщина всплеснула руками и воскликнула с неподдельным жаром:

— Если бы это от меня зависело, разве бы я так поступила? Конечно, и во мне шевельнулась гордость, как во всякой женщине, отвергнутой своим возлюбленным; но скоро мой гнев на тебя превратился в сострадание. Я все надеялась на улучшение твоей участи, но от меня скрывали весь ход дела и только вчера вечером, когда уже было слишком поздно, я узнала истину; конечно, верховный жрец мог многое сделать, но он не хотел становиться поперек дороги союзнику моего отца.

— Ты говоришь о принце Синтахе, племяннике фараона? — в волнении воскликнул Иисус Навин. — Они уже намекали мне о том, что для него подготовляется. Вместо сирийца Ларсу, они хотели назначить меня, если бы я только отказался от своих единоплеменников и позволил бы им распоряжаться по их усмотрению; но я лучше соглашусь вытерпеть все мучения, чем опозорить себя таким постыдным делом. Аарсу подходил лучше для их темных планов, но и он, в конце концов, им изменит. Что касается до меня, то принц имеет серьезную причину питать ко мне ненависть.

Казана закрыла ему рот рукою, тревожно указала на Ефрема и надзорщика и, затем, тихо сказала:

— За что же принц ненавидит тебя?…

— Этот человек хотел и тебя завлечь в свои сети, но узнал, что ты всегда желала мне добра, — прервал ее бывший воин.

Она покраснела, покачала головою и прибавила:

— Поэтому-то Аарсу, которого он притянул на свою сторону, должен наблюдать за ними.

— О, сириец будет смотреть в оба, — возразил осужденный. — Но, кажется, уже довольно! Я верю тебе и от души благодарю тебя, что ты приехала повидаться с нами несчастными. Как часто вспоминал я во время моих походов о хорошенькой девочке, росшей на моих глазах.

— И будешь вспоминать о ней и потом без ненависти и гнева?

— Конечно, всегда.

Тогда молодая женщина в страстном волнении схватила руку осужденного и хотела было поднести ее к губам, но он отдернул ее.

Она посмотрела глазами полными слез и грустно проговорила:

— Ты лишаешь меня милости, в которой благодетель не откажет последнему нищему.

Затем она поднялась и сказала так громко, что даже надзорщик очнулся и посмотрел на солнце.

— Я говорю тебе, что наступит время, когда ты будешь просить о милости поцеловать с благодарностью эту руку! Это будет тогда, когда гонец привезет тебе и этому мальчику известие о свободе, которую вы оба так пламенно желаете; и это будет дело рук Казаны.

И молодая женщина покраснела от охватившего ее волнения. Иисус Навин взял ее правую руку и сказал:

— О, если бы тебе удалось исполнить то, чего жаждет твоя добрая душа! Как я буду тебе благодарен, если ты смягчишь судьбу этого мальчика, захваченного в твоем доме. Но, как честный человек, я должен тебе сказать, что никогда более не вернусь на службу к египтянам; что бы там ни случилось, но телом и душою я буду принадлежать тем, которых вы преследуете и среди которых я родился.

Она опустила вниз свою прелестную головку, но скоро опять подняла ее и сказала:

— Как ты честен и справедлив, другого такого человека не найдется на свете; это я еще знала, бывши ребенком. И если я среди своего народа не найду человека, который заслуживал бы такого же уважения, как ты, то я всегда буду о тебе помнить. Вероятно, бедной Казане удастся освободить тебя, и тогда не презирай ее, если увидишь, что она находится в более худшем положении, чем ты ее оставил; если она будет в большом унижении и подвергнется страшному позору…

— Что ты хочешь сделать? — прервал он ее.

Но он не получил ответа; надзорщик поднялся с своего места и, захлопав в ладоши, закричал:

— Вперед! Эй вы, кроты! Живо в дорогу!

Сердце защемило у осужденного; он поцеловал Казану в лоб и прошептал ей:

— Не беспокойся о нас, если только наша свобода будет стоить тебе унижения. Нам больше никогда не видеться; моя же жизнь, на воле или в неволе, будет полна лишений и упорной борьбы. Ночь все темнее и темнее будет окутывать нас своим покровом, но как бы ни была она темна, все же мне и этому мальчику будет светить звезда: это воспоминание о тебе, мое верное, милое дитя!

Затем он повернулся к Ефрему; юноша схватил руку рыдающей женщины и прижал ее к губам.

— Вперед! — крикнул еще раз надзорщик, затем помог щедрой молодой женщине сесть на колесницу и крайне удивился, что она опять с таким вниманием следила за обоими осужденными.

Лошади, запряженные в колесницу, тронулись; раздались новые крики надзорщиков, послышался свист плетей по обнаженным спинам и жалобный крик и, затем, осужденные двинулись в дорогу, продолжая путь на восток. Цепи на ногах волоклись по пыли, которая, поднимаясь вверх, окутывала всю толпу, точно также как душа каждого осужденного была охвачена ненавистью, тоскою и страхом за будущее.

XVIII

Большая дорога, идущая мимо храма, у которого сделали привал осужденные, разделялась на две ветви: одна вела на юг, к Суккоту, а другая тянулась в юго-восточном направлении через укрепления на перешейке к горным рудникам.

Немного спустя после отправления осужденных из Таниса, оттуда выступило и войско, стянутое для преследования евреев; а так как преступники промешкались довольно долго у колодца, то войско почти настигло их. Скоро появились и гонцы, чтобы очистить воинам дорогу. Они приказали осужденным остановиться, пока не проедут возы с палатками и домашнею утварью фараона. Издали уже слышался стук колес.