Зороастр

В отдалении послышались звуки труб, и разом воцарилось молчание. Эти пронзительные звуки то усиливались, то замирали и вновь раздались, когда трубачи показались на широкой лестнице. За ними следовали другие музыканты, игравшие на более нежных инструментах, тихая мелодия которых сливалась с громогласными раскатами труб, а позади них певцы своим могучим, стройным пением усиливали поток музыки, предшествовавший царю.

Процессия подвигалась мерными шагами. Не было ни жрецов, ни священнослужителей, но за певцами шло двести детей знатных родов, в белых одеяниях, с длинными гирляндами роз в руках, спускавшимися до самой земли, так что цветы отрывались от них по дороге и усыпали песок.

Но Зороастр не смотрел ни на певцов, ни на детей. Его глаза были неотрывно устремлены на две фигуры, следовавшие за ними, — на Дария и его невесту Негушту. Дарий был в пурпурной тунике с белыми полосами и в мантии из тирского пурпура; золотой царский венец обхватывал его белую полотняную тиару; левая рука его покоилась на золотой рукоятке меча, а в правой он держал длинный золотой жезл, сверху до низу обвитый миртом.

По левую сторону его шла Негушта, одетая с головы до ног в золотую парчу, в мантии из царственного пурпура, развевавшейся у нее на плечах. Белая полотняная тиара ее была украшена миртом и розами, в руках она держала миртовую ветвь. Лицо ее при свете факелов казалось бледным, но спокойным.

При их приближении словно ледяной холод охватил Зороастра. Ему казалось невозможным, чтобы это происходило наяву. Он так напряженно смотрел на Негушту, что она почувствовала его взгляд и, ища его в толпе, позади воинов, на мгновение встретилась с ним глазами. Несмотря на странное одеяние, скрывавшее его черты, она узнала его и гневная кровь внезапно окрасила все лицо ее густым румянцем.

В ту самую минуту, как она подходила к тому месту, где стоял Зороастр, он выступил вперед и просунул голову между воинами. Его глаза сверкнули, как уголья, синим огнем, и тихо, но отчетливо, подобно лезвию острого меча, ударяющему по стали, прозвенел среди толпы его холодный металлический голос;

— Изменница!

Только одно это слово сказал он, но все кругом слышали его режущий тон, которого не могли заглушить им голоса певцов, ни пронзительные трубные звуки.

Негушта вздрогнула и, остановившись на мгновение, обратила на темную фигуру взгляд, горевший ненавистью и презрением.

Оба копьеносца поспешно обернулись к человеку, дерзнувшему оскорбить новую царицу, и грубо схватили его за плечи. Еще минута, и он погиб бы под ударами их мечей. Но гибкие белые пальцы его выскользнули с быстротою молнии из-под плаща, вцепились в руки обоих воинов и начали трясти их с такою бешеною силой, что они громко закричали от боли и упали к его ногам. Народ расступился в трепете и изумлении, а Зороастр, плотно закутавшись в свой темный плащ, быстро повернулся и скорыми шагами прошел мимо ошеломленной толпы.

Между тем, шествие двинулось дальше и, прежде еще, чем толпа успела очнуться от удивления, Зороастр уже миновал портик и опустевшие дворы, спустился по широкой лестнице к дворцовым воротам и вышел один на простор звездной ночи.

Он хотел остаться наедине со своею скорбью. Он не нуждался в сочувствии смертных, не хотел человеческого сострадания. Удар поразил его в самое сердце, и никто не мог исцелить его раны. Здание блаженства, воздвигнутое им, рушилось до самых оснований, и падение его было ужасно. Дивный храм, в который устремлялось его сердце для поклонения возлюбленной, был уничтожен, разбит вдребезги; и его развалины походили на груду мертвых костей.

С сухим, спокойным взором пустился он в свой одинокий, унылый путь. От его прошлого не уцелело ничего, чем бы он сколько-нибудь дорожил. Его доспехи остались во дворце и, расставаясь с ними, он расстался с прежним Зороастром — сильным, молодым, прекрасным, с воином и любовником, певцом сладких песен и могучим борцом, несравненным наездником, беспримерным по своей доблести мужем. Тот, кто шел теперь один среди непроницаемого ночного мрака, был самой печалью, был ужасом скорби; это был человек, для которого ангел смерти являлся другом, а смерть — возлюбленною.

О, небо! Она была так прекрасна, а любовь ее так нежна и сильна! Ее лицо было подобно лику ангела, а девственное сердце — чисто и непорочно. Она была самою прекрасной из всех смертных женщин во всем Божьем мире, и из всех женщин, которые любили, ее любовь была самою чистой, самою нежной и искренней.

А, между тем, какой-нибудь недели оказалось достаточно, чтоб так изменить ее, так извратить ее чудную природу, что она солгала самой себе и солгала своему возлюбленному. И ради чего? Чтоб надеть на себя пурпурную мантию более яркого цвета, чем носили другие женщины, чтоб украсить свои волосы золотым венцом, чтоб назваться царицей? Царицей! Разве не была она от самого рождения царицей и владычицей всех сотворенных женщин?! Разве не клялась она святостью своего Бога любить Зороастра вовеки?

Суета сует — весь мир, это зияющая бездна людских страстей, пучина тщеславия, гордыни и эгоизма. Далеко, далеко, среди южной равнины, лежал Зороастр на увлажненной росою земле, вперив взор в беспредельные глубины неба, где звезды сияли, как мириады алмазов, на темном покрове ночи.

И кипевшая в душе его буря утихла мало-помалу; как падает роса на землю, так снизошло на него спокойствие необъятной пустыни. Душа его, как бы отделившись от своей необузданной скорби, вознеслась к холодным глубинам тверди небесной, где нет ни тоски, ни печали. Глаза его сделались прозрачны и неподвижны, тело оцепенело, и дух его, воспарив так высоко, что земные силы уже не были властны удержать его, поднялся в те далекие пределы, где нет ни утра, ни вечера, где могучий хор небесный славословит Всевышнего торжественным песнопением.

XIII

На дальнем юге, в пустынных горах, где первобытное пастушеское племя пасет стада косматых коз, есть глубокое ущелье, куда лишь солнце проникает на короткий миг в полдень. Чтобы достигнуть края этой узкой долины, пришлось бы идти или, вернее, ползти полтора часа по берегу маленького ручейка, стремительно сбегающего с черных скал. Тогда увидел углубление, подобное большому природному амфитеатру, который со всех сторон обступили крутые стены скал, представляя собой высокий замкнутый венец мрачных утесов. Из-под огромного черного камня, весело журча, вырывается родник и образует широкое озеро, откуда воды тихим потоком стекают в плодоносную равнину и затем изливаются в Араке, несущийся под башнями и дворцами величавого Стаккара, более чем в двух днях пути от потаенного ущелья.

Трудно было бы узнать Зороастра в человеке, который, погрузившись в глубокие размышления, проводил целые дни у родника. Высокий стан его страшно исхудал от поста и всяческих лишений; волосы и борода сделались белоснежными и спускались густою массой до самого пояса, а молодое прекрасное лицо было бледно и прозрачно. Но в темно-синих глазах его светилось пламя, не похожее на пламя прежних дней, — то был чудный, спокойный огонь, каким горят взоры, устремленные на дивные образы и созерцающие то, чего не дано видеть очам смертных.

Около трех лет прошло с того дня, как Зороастр вышел из царских чертогов и направился к югу, ища места, где душа его могла бы обрести покой. Ему было теперь только тридцать три года. Но между ним и его прошлым лежала бездна, отделявшая человека от пророка, земные заботы от божественного спокойствия.

Время от времени Зороастр поднимался по крутой тропе, проложенной им между камнями и утесами, и взбирался на вершину горы; там ожидал его один из горных пастухов, приносивший ему раз в месяц мешок с сухим зерном и несколько маленьких, жестких сыров из козьего молока. В обмен за эти скудные припасы Зороастр всякий раз давал пастуху по одному кольцу из золотой цепи, которую он когда-то носил на шее и которая еще была на нем в тот день, как он покинул дворец. Тридцать три кольца отдал он с тех пор, как появился в ущелье, и цепь укоротилась более, чем наполовину. Ее должно было хватить, пока не исполнился бы тысячедневный срок обета, данного бывшим военачальником, а потом отшельник решил возложить свои упования на благость премудрого Ормузда.