Зов красной звезды. Писатель
Шрифт:
Хозяйка изрекла:
— Я видела сон, и он сбудется только для Хабте. Если это случится, мы его женим.
Это Хабте-то, закоренелого холостяка, который боялся женщин пуще сатаны. Но когда знакомые подшучивали над ним, уже далеко не молодым человеком, он с напускным безразличием говорил: «Нашли бы лучше мне невесту».
Табор, услышав слова хозяйки, почесал свою круглую лысину и подумал: «Почему мое счастье всегда достается Хабте?»
…Несколько лет назад после долгих хлопот он добился стипендии для учебы за границей, но в последний момент ее перераспределили, и она досталась Хабте Йиргу. Правда, спустя некоторое время и Табору удалось получить стипендию, он поехал в Америку. По возвращении на родину и Хабте и Табор претендовали на место редактора столичной газеты. И конечно же, снова повезло Хабте. Попозже и Табор устроился, но
— Сон твой — бред!
— Нет, мои сны всегда в руку… А вот и еще гости! — обрадовалась хозяйка.
В кафе вошли два человека. Их здесь хорошо знали.
Один, башша [41] Тырфе, с трудом волочил ревматические ноги и опирался на трость. До декрета о национализации земель и доходных домов в городах он владел в районе Арат Кило мясными лавками и одно время был районным судьей. Его некогда шикарный шерстяной костюм был сильно потерт и лоснился. Минули те времена, когда старик любил пропустить стаканчик-другой виски с содовой и, помешивая длинной ложечкой в стакане, чтобы вышел газ, поболтать с приятелями о житье-бытье. Здоровье не позволяло ему злоупотреблять спиртным. Сначала он перешел на местное «кендо», которое с долей иронии называл «львиным молочком», потом пришлось отказаться и от этого напитка. Осталась единственная услада: целыми днями просиживать в барах и кафе, вдыхая соблазнительный запах «кендо», которое пьют другие. Ох-хо-хо, старость не радость! Все для этого человека осталось в прошлом. Славные были времена. Он и сейчас часто приходит к мясным лавкам — уже не своим, национализированным, — придирчиво рассматривает разложенные на прилавках куски мяса, приценивается, но не для того, чтобы купить, а просто так, спрашивает у продавцов, в каком состоянии помещение, и, если замечает какой-нибудь непорядок, очень сердится. Продавцы привыкли к этому старику и не гонят его. А башша наблюдает за их работой и с болью в сердце думает, что с каждым ударом острого ножа, которым мясник разделывает тушу, он теряет все больше и больше денег, которые причитались бы ему как владельцу за аренду дома. Однако он не теряет надежды, что национализированные мясные лавки когда-нибудь будут возвращены ему.
41
Башша — невысокий военно-феодальный титул в императорской Эфиопии.
— Башша Тырфе, присядьте, побеседуйте с нами, — пригласила хозяйка.
Старик заморгал слезившимися глазами:
— Беседы давно кончились! Мои беседы — одни вздохи: ы-ыхо-хо. Стар стал, немощен, как заезженная кляча, которая только и мечтает о зеленом лужке да свежей травке. Да и то, кляча травки пощиплет и заржет от удовольствия, а у меня разве что живот разболится.
Вместе с башша Тырфе пришел инженер Ретта Мулят. Он производил впечатление человека не от мира сего. Бормотал что-то, размахивая руками, и непрерывно курил, прикуривая одну сигарету от другой. Он присел за столик, вытащил из кармана бумагу и карандаш и стал строчить какие-то цифры. Ретта был подрядчиком дорожного строительства и всегда конфликтовал с рабочими. Странно, что фирма, терпевшая из-за нею убытки, еще не распрощалась с таким подрядчиком. Журналисты молча наблюдали за ним, ожидая, когда он кончит свои сложные подсчеты. Наконец он оторвался от листа бумаги и обратил свой взор на присутствующих:
— Эй, друзья-журналисты, чудесные мои! Чем болтать о всякой ерунде, лучше бы поучили народ дисциплине труда. Вам разве не известно, что именно труд сделал человека человеком! Впрочем, где вам это знать!
— Инженер, что еще там у тебя стряслось? — спросил Гудетта.
— Хочу спросить, знаете ли вы, что такое настоящий труд? Под предлогом повышения политической сознательности рабочие просто-напросто отлынивают от работы, а вам и дела нет. Вместо того чтобы завершить работу за шесть месяцев, они копаются два года, а потом, когда график строительства сорван, виноватым оказывается кто? Подрядчик. Его обвиняют в саботаже! И опять вы молчите! Зато при виде рюмки у вас такая прыть появляется, что диву даешься. Теперь мне на все наплевать! Хватит с меня. Буду отдыхать! Что мне, больше всех надо? Сил больше нет ругаться с рабочими, ведь они без конца лишь чего-то требуют, а никаких обязанностей знать
не хотят! Между прочим, именно вы, журналисты, виновны во всем этом…— Ы-ыхо-хо, — вздохнул башша Тырфе, думая о своем.
— Вы не учите трудящихся распознавать разницу между правами и обязанностями, — продолжал инженер Ретта. — Права! Права! Только права! Но права без обязанностей — бессмыслица. Это вы, журналисты, довели страну до такого состояния. Пропади вы все пропадом! Чего от вас ждать? Вы же совершенно не отдаете себе отчета, какой силой обладает печатное слово и какой сознательности требует от вас ваша профессия…
— Ы-ыхо-хо, — опять подал голос башша Тырфе.
Ретту понесло:
— Что касается меня… Я уже сказал: мне на все наплевать. Я прикрываю свою контору. Коль скоро испачкался, надо подсыхать. Но… Равенство — это не уравниловка. Ни в коем случае! Теорию накопления Маркса знаете? Не думаю. Так вот. Человек, обладающий знаниями, усердно работающий, должен получить за свой труд больше, чем невежда или бездельник. Это очевидно. Цель социализма — не уравнивать всех без учета конкретного вклада каждого человека в общее дело, а поднять уровень жизни народа, руководствуясь принципом «от каждого — по способностям, каждому — по труду». Вот так-то!
Журналисты переглянулись между собой.
— Если бы ты прервал свое выступление и угостил нас виски, было бы прекрасно, — сказал Гудетта.
Но остановить инженера ему не удалось:
— О, как вы были бы счастливы, если бы могли пить землю! Газета, для которой вы пишете, пропахла алкоголем. Слово «хаос» — хорошее слово. Вы все стали экспертами по беспорядку. Что, не нравится? Возможно, мне не стоило всего этого говорить. Что толку от разговоров? Еще раз повторяю: я прикрываю свою контору. Пусть начальники, на которых возложена ответственность за дело, крутятся как хотят, раз они не могут обеспечить дисциплину труда! Да воздастся им должное!
— Вокруг борьба, столкновения враждебных сил, катаклизмы. Тебе не кажется, что нужно как-то приспосабливаться? Мир не стоит на месте. Изменение — закон природы. А мы этого не учитываем, закоснели в предрассудках, — сказал Гьетачеу.
— Так уж и закоснели! — фыркнул Табор, а Хабте, в упор посмотрев на Ретту, глубокомысленно произнес:
— Сила трудящихся в политической сознательности. Ты же думаешь только о своих быррах. Трудящиеся победят!
— Ну и ну! Посмотрим, к чему приведет сознательность, когда я разорюсь и закрою свое дело.
— Ы-ыхо-хо, — грустно вздохнул башша Тырфе и вдруг горько заплакал. — Умереть бы скорее… дома отняли, все отняли… что за время наступило… о, этот несчастный мир… — причитал он всхлипывая.
Хозяйка поежилась, словно озябла. Сочувственно посмотрела на плачущего старика:
— Вот до чего довели человека.
Мэлькаму включил радио — передавали вечерние новости. Все притихли, стали внимательно слушать — должны были сообщить результаты лотереи. В программе не было ничего интересного — ни заявления правительства, ни какого-нибудь нового декрета, ни сообщений об арестованных, убитых или раненых… Наконец диктор назвал номера билетов, на которые пали выигрыши. Он медленно прочел эти номера, повторяя дважды каждый. Первым порвал и бросил на пол свой лотерейный билет Гьетачеу. Так же поступили и другие.
— Хоть бы соболезнование выразили. В этой лотерее, наверно, никто не выигрывает! — Гудетта был очень разочарован.
— Ныне соболезнования не выражают, только принимают меры, — сказал Хабте и кивнул в сторону лозунга над лавкой гробовщика.
Башша Тырфе заорал:
— Дураки! Прошли те времена, когда благородные люди выигрывали.
Гьетачеу повернулся к Мэлькаму:
— Не иначе святой Габриэль и святая Троица получили от кого-то взятку, которая больше того, что мы им обещали. Мы не выдержали конкуренции. — Он поднял стакан с виски: — За наше будущее! Если оно вообще у нас есть.
Ему ответил Табор:
— Наше будущее в руках Деррыбье.
— Тогда за здоровье Деррыбье. — Гьетачеу осушил свой стакан.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Для госпожи Амсале и ато Гульлята день выдался очень тяжелый. Исчезновение Хирут их так взволновало, что они и думать забыли о закопанном во дворе оружии, о Деррыбье и взаимных обидах. Они обзвонили всех родственников, близких и далеких знакомых дочери, долго бродили по городу в тех районах, где накануне стреляли, заглядывали в подворотни, расспрашивали прохожих, нищих у церквей — все тщетно.