Зов красной звезды. Писатель

Деррыбье замолчал. Слушавшие его люди одобрительно зашумели. Несколько старцев подошли, чтобы пожать ему руку. Кто-то даже обнял его и со словами: «Молодец, сынок, храни тебя господь» — поцеловал в лоб.

— Деррыбье, тебя к телефону! — крикнули из помещения.

— Пускай перезвонят. Я занят.

— Девушка какая-то. Назвалась Хирут. Говорит, у нее срочное дело.

Деррыбье вздрогнул. Хирут! Неужели сама позвонила? Не может быть. Наказав товарищам, чтобы старикам выдали расписки и проводили их с почетом, он поспешил к телефону.

— Я слушаю.

— Деррыбье?

— Да, Хирут.

— Ты узнал меня?

— Да, по голосу. Твой голос я всегда узнаю.

— Тебя не дозовешься к телефону. Загордился, председатель кебеле? Между прочим, поздравляю!

— Ну что ты! Просто я страшно занят. При чем здесь «загордился»? Я твой слуга навечно.

— Лучше скажи, что ты мой брат навечно.

— Нет уж, лучше слуга. Не хочу, что мы были братом и сестрой. Ты знаешь почему.

Хирут рассмеялась:

— Если ты не потребуешь слишком большого жалованья, я, пожалуй, тебя найму.

— От тебя я никогда не потребую жалованья.

— Так ведь задаром — это эксплуатация. Ты что-то начал говорить, как Христос, — намеками, — сказала она с издевкой.

— Кому надо, тот поймет, — парировал он и вытер платком выступившую на лбу испарину.

Хирут, как бы раздумывая, продолжала:

— Я дура. Правда-правда! И все потому, что я думаю только о себе. Я не понимаю чувств других людей. Однако жизнь — удивительная штука. Она нам раскрывает глаза. Знаешь, ты мне нужен по очень важному делу.

— Разве я не сказал тебе, что я всегда к твоим услугам? У меня слово крепкое. Говори, в чем дело.

— Это не телефонный разговор. Давай встретимся.

— Когда?

— Если можешь, сейчас. Или позже. В нашем магазинчике.

— Твоя матушка утром звонила, тоже хотела срочно со мной встретиться. Но, знаешь, у меня нет ни одной свободной минуты. Мне кажется, она обиделась. Вот и сейчас мне надо идти на собрание. Ты чего замолкла, Хирут? И ты обижаешься?

— Чего мне обижаться? Я сама во всем виновата. Ладно, не буду тебя отрывать от важных и срочных дел, — разочарованно протянула она.

— Погоди, я что-нибудь придумаю. Веришь, дух перевести некогда. Правда, клянусь… Между прочим, я сам хотел бы встретиться с вами. С тобой и Тесеммой.

— Зачем мы тебе нужны?

— У меня есть к вам серьезный разговор. И с вашими родителями надо бы переговорить. Вот со временем только туго.

— А в чем дело?

Он уловил в ее голосе испуг и растерянность.

— Что с тобой? Мне показалось, у тебя изменился голос. Ты чем-то напугана?

— Тебе почудилось.

— Хорошо, встретимся вечером.

— Во сколько?

— Что-нибудь около девяти. Только не в магазинчике, а у вас дома. И тебя с Тесеммой, и ваших родителей увижу.

— Я не могу в девять… Потому что… — Она запнулась, подыскивая подходящую причину. — В общем, не могу. Да и тебе вечером не стоит ходить по улицам.

— Да что ты, опасность миновала. Прошли времена страха. Сейчас мы атакуем.

— Возможно. Но я сегодня вечером никак не могу.

— Хорошо, как только кончится собрание, я позвоню тебе.

— Лучше я сама позвоню тебе, когда будет удобно. Не затрудняй себя. Пока! — И, не давая ему возможности ответить, положила трубку.

Хирут звонила Деррыбье с конспиративной квартиры ячейки ЭНРП. Лаике и Теферра стояли рядом.

— Вы слышали, что он мне сказал? — Она повернулась к Лаике.

— Что именно? — поспешно спросил Теферра. Он заметно нервничал. Ему не терпелось уйти отсюда, выбраться из этого душного подвала, не видеть этих людей. Но уйти он не мог — Лаике не отпустил бы. А вдруг в районе облава? Уже несколько раз в лавку заглядывали вооруженные люди. К счастью, ничего подозрительного им на глаза не попалось. Выпив стакан минеральной воды, купив сигареты, они уходили. Но вести себя нужно было очень осмотрительно.

— В девять вечера он хочет увидеть меня, Тесемму, мать и отца, одним словом, всех нас вместе. Зачем?

Лаике хохотнул:

— Вероятно, наш герой собирается в присутствии стариков сделать тебе предложение.

— С него станет, — мрачно сказал Теферра.

— Да нет же, я вам говорю. Это западня. Он хочет арестовать всех нас. Я разгадала его хитрость.

Лаике отмахнулся.

— Бред! Этому простофиле и в голову не придет ничего подобного. Влюбился он в тебя, вот и все. Жениться хочет. Мне совершенно ясно. Зря ты отказалась. Могла бы заманить его в ловушку. Нет мужчины, который устоит перед красивой женщиной. Особенно у нас. Провалиться мне на месте, если это не так! Он будет бегать за тобой как собачонка.

В этот момент в подвал спустился бритоголовый парень:

— Похоже, облава. На улице большой отряд.

Все переглянулись.

Лаике глубоко затянулся сигаретой с гашишем и отбросил в сторону окурок.

— Видно, сегодня нас не оставят в покое. Донес, что ли, кто-то? Так и рыщут в округе. Эй вы, там, потушите свет. Соблюдать тишину!

В подвале стало темно и тихо.

— Ну вот, начинается, — прошептала Хирут. В предчувствии опасности ее сердце учащенно забилось.

— Не бойся, они скоро уйдут. Сколько бы ни рыскали, нас им не найти. Разве что в нашей группе появился предатель… — Лаике пристально и внимательно посмотрел на Хирут. — Все-таки где твой брат? Ты мне солгала! Я думаю, что твой брат не болен. Ведь эфиопам нельзя верить, я и себе не верю. Мы — народ, живущий с маской на лице. На языке у нас одно, а в голове совсем другое. Недаром говорят, что характер эфиопов определяет сочетание «воска и золота» [43] . Вся наша культура тому подтверждение. У нас нет критерия, который бы позволил отличить зло от добра. Мы на все смотрим с позиций корыстных интересов. Вот почему у нас нет доверия друг к другу. Нам чужды такие понятия, как товарищество и дружба. Клевета, наговоры, сплетни — вот наша стихия. Мы, эфиопы, признаем лишь один принцип — личную выгоду! А раз так, можно и солгать. Когда мы лжем, совесть наша молчит. Что, не прав я? — Лаике почти кричал. — На людях мы выглядим благородными, решительными, смелыми, гордыми, честными, преданными, дальновидными, скромными. Но под этой личиной кроются зависть, коварство, ревность, лживость, трусость и раболепие. Определяющие черты нашего характера — двуличие и неискренность. Да-да, мы живем с маской на лице!.. Зачем я обо всем этом болтаю, самому непонятно. Короче, я хотел сказать… что же я хотел сказать?.. Да, я хотел сказать, что один эфиоп не может знать, о чем думает другой эфиоп. Потому что эфиопский характер — это загадка, загадка без разгадки… Ну, говори правду. Где твой брат? — Его огромная ручища легла на плечо Хирут.

43

«Воск и золото» («сэмынна уорк») — стилистический прием, широко использующийся в традиционной эфиопской поэзии. Основа его — иносказание.

Теферра вскочил со стула, готовый броситься на Лаике.

— Ты хочешь правды? Так вот: я не знаю, где Тесемма! Скорее всего, ушел домой. Можно позвонить туда, выяснить точно, но что толку? Я уверена — сюда он не вернется, — быстро ответила Хирут.

— Теперь все ясно. Я не ошибся. И ты это подтвердила. Он сам подписал себе приговор.

— Не поняла.

— Поймешь, — сказал он и, подойдя к одному из парней, что-то шепнул ему на ухо. Парень кивнул и направился к выходу. — Вот так-то! — зловеще произнес Лаике.

У Деррыбье не было времени размышлять, почему Хирут так внезапно положила трубку, — его позвали на собрание. Предстояло обсудить меры, которые необходимо принять в ответ на призыв революционного правительства «Родина-мать зовет!». На собрании разгорелась жаркая дискуссия, которая постепенно свелась к спору о методах работы органов народно-революционной власти. Затем выявились серьезные разногласия. Слово взял одноглазый человек довольно мрачной наружности.

— Вопрос о демократическом централизме раздувается правыми оппортунистами с целью ограничить свободу действий широких масс трудящихся. Мы против ущемления прав угнетенного народа. Свобода достигается борьбой. Долой оппортунистов! — выкрикивал он, энергично жестикулируя.