Зов пространства

И не сказать, что все это чересчур отличалось от моих давешних представлений. Напротив, слишком совпадало. Однако теперь я понимал: то было только внешнее сходство, воображение 'не осмеливалось раскрыть передо мной истинную суть Марса. Он рисовался мне безучастным, нейтральным; я не подозревал, что он таит враждебность… И все-таки не было в нем ничего страшного, кроме самого худшего — самого страха. Бесформенного, беспричинного, безудержного. Того липкого, всепоглощающего ужаса, что тянет из тьмы к детской кроватке черные осьминожьи щупальца.

В душе пробуждались давно забытые кошмары детства. Воля и смелость, накопленные с тех лет, пропали без следа. Я снова превратился в беспомощного младенца; со всех сторон меня осаждало непостижимое. Я чуть было не бросился к кораблю, как к матери — за утешением и защитой… Едва удержался — все-таки во мне еще оставались крохи здравомыслия, они предупредили: если сейчас поддашься, то потом с каждым разом будет все хуже. И я остался на месте, взял себя в руки и отогнал страх. Не сразу, нет. Но постепенно в жилах согрелась кровь, и мне полегчало. Я уже мог более-менее сносно соображать.

Я внимательно огляделся по сторонам, но не заметил черной полоски, которая маячила в иллюминаторе, пока «Фигурао» не рухнул, — видимо, я выбрал слишком низкое место для обзора.

Кругом рыжий песок незаметно сливался с краями громадного пурпурного котла, опрокинутого кверху дном. И не было на лике пустыни ничего, кроме корабля и крошечной человеческой фигурки.

Потом я осмотрел корабль. Довольно скоро обнаружилась причина крушения — под тонким поверхностным слоем песка образовалась корка, и ее продавила одна из ног треножника «Фигурао».

«Как теперь поднимать корабль? — спросил я себя. — Может, Рауль что-нибудь придумает?..» — И тотчас спохватился: Рауль больше ничего никогда не придумает.

Я вернулся на борт. Камилло не шевелился — похоже, спал нормальным сном.

Я решил поискать что-нибудь пригодное для рытья, и вскоре мне повезло: кто-то предусмотрительно оснастил экспедицию миниатюрным шанцевым инструментом. Пожалуй, даже слишком миниатюрным, — но это все-таки лучше, чем ничего.

Вытаскивать Рауля наружу было малоприятно и вовсе не легко, но кое-как я справился. Потом он лежал на песке, а я копал могилу — тоже работенка не из простых, когдй на тебе скафандр. Я было настроился на долгую возню с перерывами, но тут лопата, углубившись дюймов на двенадцать, пробила слой рыхлого песчаника, и моим глазам открылась черная дыра. Можно было предположить, что такие норы тут повсюду и злополучная нога «Фигурао» провалилась в одну из них.

Расширив отверстие, сбросил в него тело бедняги Рауля, а потом как можно аккуратнее прикрыл дыру плиткой спекшегося песка и возвратился на борт.

Выйдя из шлюза, я увидел Камилло: он уже проснулся и сидел на койке, ощупывая меня тревожным взглядом.

— Не люблю марсиан, — заявил он.

Я взглянул на товарища повнимательнее. Лицо его было серьезным и очень недружелюбным.

— Кажется, я тоже от них не в восторге, — сказал я без тени насмешки.

В его глазах настороженность уступила недоумению, но лишь на миг.

— Ну и хитрющий вы народ, марсиане!

Когда мы поели, ему как будто полегчало. Правда, время от времени я ловил косые взгляды. Он ни на секунду не упускал меня из виду и потому нескоро вспомнил, что нас должно быть трое.

— А где Рауль?

Я рассказал о нашей беде, показал рычаг, причинивший смертельную травму, и место, где теперь лежал капитан. Камилло внимательно выслушал, глядя в иллюминатор, и несколько раз кивнул, хотя не каждый кивок выглядел одобрительным.

Трудно было судить, правильно ли он воспринимает мой рассказ, или помраченный рассудок делает собственные выводы. Известие о гибели Рауля не вызвало у него никакой печали — только спокойную задумчивость. Затем Камилло погрузился в глубокомысленное молчание.

Это действовало на нервы, и спустя примерно четверть часа я решил отвлечь товарища и показал на передатчик.

— Его здорово шарахнуло. — Я мог бы этого и не говорить — рация выглядела плачевно. — Как считаешь, получится исправить?

Камилло несколько минут разглядывал передатчик, а после изрек:

— Верно, шарахнуло что надо.

— Ага, — буркнул я, начиная злиться. — Но не в этом дело. Ты можешь его наладить?

Камилло повернул голову и впился взглядом в мои зрачки.

— Ты хочешь связаться с Землей, — заявил он.

— Еще бы мы не хотели связаться с Землей!.. Там ждут немедленного донесения! Им известно время нашей посадки, но и только. Надо срочно сообщить об аварии и гибели Рауля. Наладь передатчик, расскажи им, как мы влипли…

Он неторопливо обдумал мою просьбу и с сомнением покачал головой:

— Ну, не знаю. Вы, марсиане, такие коварные…

— Господи Боже! Слушай, ты… — Я прикусил язык: не стоило бередить в нем ослиное упрямство. Лучше говорить спокойно и убедительно.

Камилло терпеливо выслушал, слегка хмуря лоб, будто взвешивал все «за» и «против». Наконец, ни словом не обмолвясь о том, можно ли отремонтировать передатчик, сказал, что вопрос очень даже нешуточный, тут надо хорошенько раскинуть мозгами.

Я пришел в бешенство и наорал бы на него, если б не испугался, что от этого он окончательно свихнется.

Камилло снова улегся на койку — видимо, чтобы «раскинуть мозгами». А я постоял, глазея в иллюминатор, потом спохватился: темнеет уже, хватит бездельничать. Взял фотокамеру с цветной пленкой и занялся первой в истории съемкой марсианского заката.

Зрелище это, надо сказать, не из чарующих. Краснея все гуще, маленькое солнце потихоньку клонится к горизонту, а как только исчезает из виду, пурпур неба мигом уступает черноте. Остается только косматый жгутик облака — интересно, откуда вообще он взялся? — но и он, половив минуту-другую розовые солнечные лучи, исчезает без следа. В другом иллюминаторе, как раз над нижним его краем, появился крошечный яркий диск; было заметно, как он ползет вверх по лоснящейся мгле. Я решил, что это Фобос, и направил на него телескоп. Ничего особенного, вроде нашей Луны, только гор поменьше и кратеры можно по пальцам сосчитать…

И ни на секунду не удавалось забыть о Камилло. Когда бы я ни поворачивался, лицо его было обращено ко мне и взгляд ощупывал меня с бдительным любопытством. Не замечать этого было очень трудно, однако я старался. Я привинтил фотоаппарат к телескопу и нащелкал уйму снимков, хотя спутник все время норовил выползти из кадра. Пока я этим занимался, Камилло снова уснул. Я так вымотался, что рухнул на койку и забылся тяжелым сном.

Когда я проснулся, за иллюминаторами было светло, а Камилло стоял возле одного из них и разглядывал пустыню. Наверное, он услышал, как я шевелюсь, потому что произнес, не поворачиваясь:

— Не нравится мне Марс.

— Мне тоже не нравится, — согласился я, — хоть я и не ожидал ничего другого.

— Забавно, — промолвил он, — мне вчера втемяшилось в голову, что ты марсианин.

— Ты крепко стукнулся башкой, — объяснил я. — Должно быть, все мозги перетряхнуло. А сейчас как, лучше?

— Сейчас? Полный порядок. Мутит немного, и висок болит… Это ж надо было придумать: ты — марсианин! Идиотизм какой-то. Ты ведь на марсианина ни капли не похож.

Я оборвал зевок на середине.