Зоя Космодемьянская

Узнав об этом, резко возразила командиру Космодемьянская. Стояла перед ним в распахнутом пальто, хрупкая и дерзкая, со следами сажи на длинной девчоночьей шее:

— Ты пойдешь, а мы, две здоровые тетери, будем возле больного сидеть?

— Так надежней.

— Какая тут надежность нужна? Костер погасят, притихнут на ночь. Кто сюда сунемся? А на задание минимум двое должны идти, ты сам сколько раз повторял это…

— Разные обстоятельства.

— Возьми меня с собой.

— Не могу.

— А я сидеть сложа руки не могу, когда все при деле. Понимаешь? Возьми. Ну, пожалуйста!

— Пусть идет, — прохрипел из шалаша Проворов.

— А ты как?

— Перекантуюсь!

— Нет уж, одного человека я при тебе оставлю, — решительно произнес Крайнов. И подобревшим голосом: — Собирайся, Космодемьянская. Портянки-то перемотай понадежней.

— Да уж будь спокоен.

И вот они в пути. На этот раз Зое легко и приятно было шагать, будто все время пологим спуском, хотя встречались и подъемы, и овраги, и крутые взлобки. Втянулась в длительные переходы и теперь, после хорошего отдыха, шла без напряжения, в свое удовольствие.

От свежевыпавшего снега в лесу было торжественно, чисто, светло: не споткнешься, не налетишь на пень. А может, особенно легко и приятно ей было потому, что впереди двигался сосредоточенный спокойный Борис. Они вдвоем в огромном заснеженном лесу. Об этом Зоя старалась не думать, но все равно думалось само собой и сказывалось на ее состоянии, волновало и радовало.

Вспомнился почему-то давний спор со школьными подругами, еще на Старом шоссе. Девочки говорили о том, как страшно оказаться в ночном осеннем лесу. Даже в Тимирязевском парке, хоть и расположен он прямо в городе. И шпана может встретиться, и цыгане… Собаки бродят. Да мало ли еще что. Заблудишься, до утра проплутаешь… Зоя слушала тогда, глядя на черное окно, по которому струились снаружи дождевые полоски, и вдруг решила проверить себя. Что она, в самом деле, темноты да всяких слухов боится?

«Давайте пройду через парк», — сказала она. Девчонки рты пооткрывали: «Когда?» — «Прямо сейчас». — «Ты рассудка лишилась!» — «Нисколько, — ответила Зоя, снимая с вешалки пальтишко. — Встретимся через два часа на остановке за плотиной».

И отправилась. На трамвае, потом пешком. Сначала по любимой своей Березовой аллее, где шуршали под ногами мокрые листья. Свернула направо, к самой высокой точке заповедника, где похоронен лесовод — академик Турский. Дальше можно по просеке до Оленьего пруда, до речки Жабинки, до бревенчатого домика лесника. Там уж и большой пруд рядом, и плотина. А можно через самую глухомань, через овражки и канавы, заросшие молодым березняком и орешником, где был когда-то кирпичный завод, брали глину, изрыли землю. Про этот участок ходили самые дурные домыслы. Люди, мол, там исчезали бесследно. Прежде, может, так и было. А теперь грибники туда ходят. Вечером конная милиция патрулирует главные аллеи.

Зоя подумала и решила идти через бывший завод. Уж испытывать себя, так по-настоящему! Свернула с просеки на тропу и сразу оказалась в густом мраке. Сосны, березы, орешник в три полога закрывали небо. Дождевые струйки сюда не проникали, задерживались метками, зато часто срывались крупные тяжелые капли. Воздух был холодный и влажный.

Зоя ступала осторожно, стараясь не шуметь, и вдруг замерла от испуга, услышав жалобный протяжный стон. Отшатнулась, попятилась, но мысль о том, что кто-то нуждается в помощи, толкнула ее вперед. Пошла, вытянув руку, чтобы ветки не выкололи глаза. А сердце билось так часто и стало настолько большим, что вытеснило из груди весь воздух — нечем было дышать.

Стон раздался ближе. Доносился он сверху, и Зоя ахнула с облегчением: это же дерево! Старое дерево скрипит, жалуется под ветром!

Ей очень захотелось подойти к стонущему дереву, погладить и успокоить его. Наверно, это была высокая сосна, каких здесь много. Тянулась, стремилась к солнцу, а теперь трудно ей держать крону на тонком стволе… Но сойти с тропинки Зоя не решилась: не сообразишь потом, в какую сторону двигаться.

Больше у нее не было никаких приключений. Только вымокла вся, пока добралась до трамвайной остановки. Кондукторша подозрительно косилась: откуда такая…

Подружки смотрели на Зою почти как на героиню. А некоторые, наверно, как на сумасшедшую. Сама же она была довольна, что пересилила страх. И вот что интересно: в тот раз она боялась гораздо больше, чем сейчас. Ей тогда даже жутко было какие-то секунды. А теперь она совершенно спокойна. Ненависть к врагу заслоняет мысль о себе. Да и какое может быть беспокойство, если рядом надежный товарищ. Шагая следом за ним, Зоя прячет за его спиной лицо от холодного ветра, от бьющих в глаза снежинок.

Она настолько привыкла к Борису, что даже странно было: неужели после этого похода их разъединят, направят в разные отряды… Нет, лучше уж и не предполагать такое!

Борис на ходу поднял руку: внимание, осторожней. Зоя старалась ступать на носки, внимательно прислушивалась. Какие-то странные звуки доносились издалека. Она дернула Бориса за рукав, тот остановился.

— Слышишь?

— Вот опять? Что это?

— Лошади? На ржанье смахивает…

Сделали еще шагов пятьдесят, и перед ними открылась прогалина, заросшая низким кустарником. Дальше, наверно, — поле. Во всяком случае, конца прогалины не было видно за белесой мглой. Лишь смутно обрисовывались впереди очертания какой-то постройки. Ветер, дувший оттуда, нес запах печного дыма, обрывки голосов. Совсем явственно раздавалось ржание многих лошадей. Поили их там, что ли, или в сарай загоняли?

Чуть приметно мелькал огонек. Он перемещался. Наверно, кто-то ходил с фонарем.

— Петрищево, — тихо сказал Борис. — Ты побудь здесь, а я подберусь поближе, посмотрю.

Зоя прижалась спиной к стволу дерева, на всякий случай вытащив наган. Это был не ее револьвер, к которому она привыкла. Когда Клава Милорадова и Лида Булгина уходили на разведку, у Зои было такое ощущение, что она долго не увидится с ними. Да и увидится ли вообще?! Захотелось оставить Клаве на память что-нибудь. Но ведь нет ничего. Разве только поменяться наганами: у нее револьвер лучше, как-никак самовзвод. Клава даже растрогалась…

Согревая ладонью рукоятку нагана, Зоя следила за Крайновым. Он сделал несколько перебежек от куста к кусту, потом пополз и скрылся из виду. Надо было набраться терпения. Усилившийся снегопад совсем заслонил виденное вдали строение. Теперь Зоя могла лишь слушать, но и слушать-то было нечего. Голоса в деревне больше не раздавались, конское ржание прекратилось. Только собака жалобно тявкала где-то вдали. Не облаяла бы Бориса!

Минуло полчаса или даже больше, пока вернулся Крайнев. Он поманил Зою в глубь леса. Пошли по своим же, недавно протоптанным, но почти занесенным следам. Остановившись, Борис отряхнулся:

— Все лицо мокрое от этого снега, и воротник тоже. Набился, пока полз…

— Что там?

— Длинный сарай — конюшня. В домах немцев полно, крайняя изба как улей гудит.

— Ну и что?

— Зажигать будем. Ты — конюшню, я — избы.

— В такой снегопад? Кто увидит? С какого самолета рассмотришь?

— Подождем, может, кончится. Еще рано, до полуночи время есть. И немцы угомонятся.

— Платок возьми, шею вытри. Замерзнешь.

— Я попрыгаю, — Борис принялся бесшумно топтаться на месте. У Зои, долго стоявшей без движений, тоже застыли пальцы ног и рук, она тоже начала приплясывать, то приближаясь к Крайневу, то отступая. И вдруг фыркнула весело.