Зверь на престоле, или правда о царстве Петра Великого
Шрифт:
Но для Европы, сегодня именуемой «просвещенной», такое являлось нормой. Потому прусский король Фридрих, за свои палочные наклонности официальной историографией произведенный в «великие», на эту тему поясняет:
«Солдат должен бояться палки капрала больше, чем неприятеля» [106, с. 29].
Но еще более «модернизированные» в этом вопросе турки всегда использовали для подобных же целей: «…толстый бич из кожи гиппопотама» [106, с. 635].
Таким-то оружием уж как врежут, так врежут!
В случае же более серьезного проступка, противостоящий русскому воинству солдат должен знать, что ему: «Не миновать… виселицы…» [106, с. 31].
И в альтернативу
Но и XVIII век ими не грешил исключительно у нас: «…в писаном уставе не сказано было обучать побоями» [106, с. 65].
То есть все эти изобретенные большевиками мифы о некоей-де палочной дисциплине, якобы царящей в царской армии, совершенно безосновательны: именно в законах наших такого безобразия нет. То есть даже в законах.
И это все притом, что именно у нас воинская служба являлась обязанностью. В их же армиях использовались ландскнехты, которые: «…все наемные. За деньги служат!» [106, с. 14].
О чем такое говорит?
Лишь о том, что раз западноевропейские солдаты готовы умереть не только от неприятельской пули, но даже от побоев, то, отринув невзначай такую вот странную «работу», они просто рискуют умереть с голода.
Вот как распрекрасно жилось в той самой Европе, которой так страстно всегда стремился попугайничать Петр. А между тем и до Петра, и до Суворова:
— «Русские прусских всегда бивали, что ж тут перенять?» [30] [15, с. 115].
И в особенности это стало заметно в битве при Кунерсдорфе, когда:
«Сорокавосьмитысячная армия Фридриха перестала существовать.
…У короля, по его собственному признанию, оставалось после сражения не более трех тысяч боеспособных солдат: девятнадцать тысяч было убито, ранено и пленено, а остальные разбежались. В полной прострации он намеревался покончить с собой и писал в Берлин: «Все потеряно, спасайте двор и архивы». Раньше он ненавидел и презирал русских; теперь он их страшился…» [74, с. 60].
30
А. В. Суворов. Документы, т. 3, с. 570.
И вот кто упоминается среди наймитов европейских ландскнехтов:
«Сброд со всего света — итальянцы, швейцарцы, силезцы…» [106, с. 29].
То есть вся Европа была нищей. И даже весьма на сегодняшний день респектабельная Швейцария некогда, как теперь оказывается, и олицетворявшая это пресловутое «альпийское нищенство», над которым так затем злорадно потешались наши большевистские писатели-пересмешники.
Но и сама Пруссия являлась страной такой же нищенской. Ведь после первого же пушечного залпа во время знаменитой битвы обнаружилось, что:
«Кунерсдорф горел в нескольких местах» [106, с. 36].
И вот по какой поразительно обыденной причине: их знаменитейшие образцовые на весь свет бюргерообразные дома были, как теперь выясняется: «Крытые соломой…» [106, с. 36].
Именно по этой наитривиальнейшей причине они: «…сразу занялись огнем» [106, с. 36].
Вот как элементарно просто развеивается миф о давно набившей нам оскомину некоей германской респектабельности!
Но чем принято было покрывать крыши у нас?
Вдоль
сибирского тракта, например, по которому гнали колодников, стояли села, которые выглядели следующим образом:«Избы деревянные, часто двухэтажные, крыши тесовые» [145, с. 26].
И это не махровый «реакционер» для восхваления именно ему столь необходимого «строя» сообщает, но отправившийся на Сахалин в поисках злоупотреблений царской власти демократ, впоследствии автор «на деревню к дедушке» — знаменитейшей оды о нашей некоей необыкновенной зачуханности (кстати, слово «зачуханность» происходит от чухонцев, а не от русских)!
Но откуда и взяться этой их хваленой респектабельности, если именно о немцах тех времен сообщается, что:
«Немецкие крестьяне работали на своих помещиков, как лошади. Но плетка по их спинам гуляла чаще, чем по животным. За малейшую провинность крестьянам накладывали на руки и на ноги колодки…» [75, с. 171].
И не наши крепостные крестьяне, но «свободное» немецкое бюргерство, как теперь выясняется, весь свой производительный труд вкладывало не в дело, как то в россказнях о немецком прагматизме не единожды обмусолено, но в безделицу, требуемую на потеху их господам:
«…согнанные на работы крестьяне рыли на горах искусственные пруды, проводили фонтаны, складывали причудливые гроты и другие безсмысленные сооружения.
«Почти невероятно, — писал об этом времени Фридрих Энгельс, — какие акты жестокости и произвола совершали эти надменные князья по отношению к своим подданным. Эти князья, проводившие время только в наслаждениях и дебоше, разрешали всякий произвол своим министрам и правительственным чиновникам, которые могли, таким образом, топтать ногами несчастный народ, не боясь наказания, при одном только условии наполнения казны своих господ» [31] [75, с. 150].
31
К. Маркс и Ф. Энгельс, Сочинения, т. V, с. 5.
Но ничего невероятного, на самом деле, здесь нет: Германия в описываемые Энгельсом времена, то есть в хваленом ими XVIII столетии, и на самом деле жила в самом настоящем средневековье!
И секрет этой странной в их местности популярности службы в армии, где запросто могли не только избить до смерти, но и повесить (уже не говоря об очень большой вероятности смерти от неприятельской пули), заключается в алчности отца, отдающего своего сына на воинскую службу. Ведь папа желает подработать на своем чадце, за что и получает теперь возможность попасть «под раздачу», если его детище, спасая свою безценную шкуру, порешит удрать от грозящей ему расправы.
У нас были совершенно иные условия. И хоть Петр своими налогами все же вогнал русского человека в нищету, но подрабатывать на собственных детях, отдавая их чуть ли ни на верную погибель в заграничного образца палочные войска, у нас на Руси никто бы не стал никогда и ни при каких обстоятельствах. Потому Петр ввел насильственное отторжение детей.
Но и здесь, исключая лишь времена правления самого «преобразователя», из этой затеи варваризации русского воинства ничего не вышло. Ведь наша армия, в отличие от палочно-полицейских орд Запада, представляла собой ту силу, которая единственная была способна защитить русского человека от полного и окончательного истребления интервентами, постоянно вторгающимися в наши пределы.