Зверь в Ниене

— Когда ты порезался? — спросил бургомистр.

— Вчера вечером, — глухо ответил Руп. — Нож отскочил, когда лучину колол…

— Довольно, — прервал его бургомистр и продолжил осмотр. — А это что за синяк?

— Кровоподтёк посередине левой голени, — склонился доктор. — Фиолетовый, и начал желтеть. Недельной давности.

— Откуда? — сурово спросил Грюббе.

— Не помню, — забормотал горбун. — Где-то во дворе ушиб.

— Записал? — подождав, спросил Грюббе.

— Дописываю, — Хайнц быстро выводил слова коротким очинком, то и дело макая в чернильницу.

Он старался писать сразу начисто. По завершении процедуры листы должны будут заверить своими подписями фогт, ленсман и гарнизонный врач. Они могут быть вызваны в суд, поэтому переписывать в их отсутствие не полагалось.

Дознаватели вернулись на скамьи.

— Скажи, Руп, что ты делал сегодня ночью? — осведомился бургомистр юстиции.

— Прибирался, натаскал воды и спал до рассвета, а утром пошёл к хозяину печь топить.

— Где ты спал?

— В лазарете, с покойником, — совершенно не удивился бобыль. — Чтобы черти не унесли. Так заведено.

— Ты выходил из дома милосердия ночью?

— Может… Да, по нужде.

— Ты покидал Ниен?

— Ниен? — задумался горбун и мотнул головой. — Не покидал, наверное.

— Ты переплывал сегодня ночью через Неву в село Спасское?

— Хирвенпаска! — выругался Руп, которому всё это надоело.

— Что ты слышал, когда отец Паисий исповедовал плотника Ханса Веролайнена?

— Ничего не слышал.

— Зачем ты явился ночью в церковь Спаса Преображения? — рявкнул Грюббе.

«И на вопросы дознавателя подозреваемый отвечал площадной бранью», — записал, дослушав, Клаус Хайнц.

— Тебя видели! — ленсман поднялся и, опершись на стол, пристально уставился в глаза горбуна. — Тебя невозможно не узнать даже в полной тьме! Будешь запираться, скотина?

Ответ подозреваемого старший письмоводитель даже не стал заносить на бумагу во избежание повтора избитой формулировки.

— Освежи ему память, — приказал юстиц-бургомистр палачу, который с разрешения коменданта крепости на время допроса перешёл в его подчинение.

И тогда Клаус Хайнц, поглядев на горбуна с укоризною, перевернул песочные часы.

Урпо налил полный ушат воды. Лёгким движением бабочки скользнул к бобылю, коротко двинул кулаком в печень. Горбун замычал и согнулся, но опрокинуться Урпо ему не дал. Палач схватил горбуна за волосы, повалил на колени, подтащил к ушату и сунул лицом в дно.

— Надо было руки связать, — непроизвольно обронил начальник караула.

— Справится, — подполковник Киннемонд был уверен в Урпо из Кякисалми.

Горбун бился, как рыба об лёд, но палач налегал ему на затылок. Он сумел продержать его долго. В конце, Руп ухитрился опрокинуть ушат и скорчился на полу, кашляя и отплёвываясь.

— Можем повторить, — предложил палач Ниеншанца.

— Погоди, ещё рано, — юстиц-бургомистр подождал, когда подозреваемый отдышится. — Поставь его на колени.

Мокрые волосы облепили лицо Рупа. С них стекала вода. Борода стала узкой, будто её нарочно собрали в клин.

Опирающийся кулаками в пол горбун злобно зыркал исподлобья и сделался похож на вурдалака.

— Что ты услышал на исповеди Ханса Веролайнена? — ровным голосом осведомился Грюббе.

— Ничего… — выдохнул горбун. — Ничего я не слышал. Он тихо говорил… а я в сенях был, за закрытой дверью… Оттуда не слышно совсем.

— Кого ты видел, пока священник принимал покаяние? — неожиданно спросил фогт на своём плохом финском, но Руп понял.

— Во дворе ходили всякие. Сын его был, молодой Веролайнен. Молодой Тронстейн был. Да ещё мужики, которые с ними работали. Но потом они все ушли.

— Когда умер Ханс Веролайнен, в присутствии священника?

— Точно нет. Отец Паисий отпустил грехи и удалился.

— Кто присутствовал при его смерти?

— Я был.

— А доктор?

— Не стал ждать. Да и незачем ему. Всё так было ясно.

— Что тебе сказал плотник Ханс Веролайнен? — выпалил ленсман.

Руп не ожидал от него вопроса и замялся.

Клаус Хайнц постучал ногтём по песочным часам. Горбун вздрогнул.

— Что тебе сказал плотник? — повторил вопрос юстиц-бургомистр.

— Ничего, — выдавил Руп. — Он забылся и стал отходить. Потом судороги — и всё.

— Что ты от него слышал? — ленсман поставил вопрос иначе.

— Да пошли вы…

Вместе с дыханием к бобылю вернулось упрямство.

— На козлы его, — распорядился Карл-Фридер Грюббе.

С ленсманом и капралом упирающегося горбуна завалили на козлы для пилки дров и привязали за руки и за ноги лицом вниз.

— Разве можно пытать допрашиваемого в один день дважды? — усомнился Сёдерблум.

— Пытать мы ещё не начали, — ухмыльнулся Грюббе.

— Вы используете кнут? — спросил королевский фогт.

— Нет, кнута будет недостаточно, — возразил старший письмоводитель.

И все закивали, что этот инструмент хорош для наказания провинившихся, а не для прояснения разума хранителя секретов.

— Какие будут предложения, господа? — спросил бургомистр юстиции.

— Можно сжечь пучком горящей соломы все волосы на теле, — сказал ленсман.

Горбун на козлах трясся всем туловищем и от переживаний испустил протяжный трубный звук.

— Что ты скажешь, Урпо, — спросил начальник караула апрал Урпо, — на этот рёв кожаного горна?

— В кузнице есть клещи, — со знанием дела заявил палач. — Когда раскалим в жаровне, можно содрать с горба жир.

Бобыль Руп завыл и хрипло, неразборчиво заругался.

— Нагревай клещи, — приказал Карл-Фридер Грюббе и, заметив, что горбун косится на него, перевернул песочные часы.

РАССЛЕДУЕТ СТАРШИЙ ПИСЬМОВОДИТЕЛЬ

— Установление невиновности — тоже установление истины, — сказал бургомистр юстиции, когда они выходили по Корабельному мосту из Ниеншанца.

Впереди вприпрыжку ковылял Руп, напуганный до заикания, но целый. Королевский фогт дал ему марку серебром из казённых средств, полагающихся для возмещения душевного ущерба после допроса с пристрастием. И хотя до телесных страданий дело не дошло, горбун торопился поправить здоровье в «Медный эре».