Зверь в тени
Шрифт:
– Давайте позвоним моему отцу, – предложила я, стараясь переключить ее внимание на прилавок. – Он может заехать за вами.
Руки женщины взметнулись, как напуганные голуби, отмахнулись от меня:
– Я не желаю видеть Гари.
Я развязала фартук и бросила его на прилавок, обращаясь скорее к Клоду, чем к ней:
– Тогда я отведу вас домой. Мы вместе прогуляемся. Хотите?
Миссис Хансен кивнула, уронила подбородок на грудь; ее глаза вперились в скомканный передок блузки. Но, по-моему, расплакалась она не из-за этого.
Большую часть нашей получасовой прогулки миссис Хансен продолжала всхлипывать и нести всякий
– Этот город перемалывает девчонок, – бормотала мать Морин. – Он ненасытен. Пожирает их целиком или частями. Но это затрагивает нас всех. Он сживает всех нас со свету. Я должна была сказать об этом Морин. Я должна была предупредить дочь.
Я погладила ее руку, завела в дом. Миссис Хансен оставила входную дверь открытой. Когда мы гуськом проходили через гостиную, я заметила, что стаканы, расписанные пегими лошадьми с белыми гривами, так и ютились на горе коробок – там, где мы поставили их, когда я заходила к миссис Хансен в предыдущий раз. Мой стакан все еще был наполнен водой. И на миг мне показалось, что я вижу Морин. Живую. Закатывающую глаза при взгляде на знакомые горы коробок. Мной овладело странное ощущение: как будто я смогла вернуться в недавнее прошлое, оказаться в том мире, где Морин еще не умерла.
Я не знала, где уложить миссис Хансен, но я знала, что у каждого в Пэнтауне имелись свои тайны. И раз она не захотела, чтобы я позвонила отцу, она не захотела бы позвонить и кому-то другому. Поэтому я повела ее в единственное место в доме, куда могла повести: в спальню дочери. Пока мы поднимались по лестнице, я повторяла извинения, но миссис Хансен, похоже, совсем не слушала меня.
Войдя в комнату Морин, я испытала шок: все ящики были выдвинуты, на полу валялись кучи одежды, постель на кровати разворошена.
– Миссис Хансен, это сделали вы?
Мать подруги помотала головой:
– Джером прислал полицейского, чтобы тот нашел записку… – Голос женщины прервал тяжелый, влажный всхлип. – Предсмертную записку о желании покончить с собой.
Я подавила прилив гнева. Никакой предсмертной записки найтись не могло, потому что Морин себя не убивала. И в любом случае копу не мешало прибраться после такого беспардонного обыска. Я быстро застелила постель, уложила на нее миссис Хансен и накрыла любимой простыней Морин, с узором из лимонов и малины. А потом гладила ее по голове до тех пор, пока женщина не успокоилась (точно так же, как поступала с мамой). Когда веки миссис Хансен стали смыкаться, а дыхание выровнялось, я приступила к уборке – так тихо, как только могла. Не велико дело, да только ничего другого мне в голову не пришло.
Прибравшись в комнате, я встала около хозяйки на колени – как при молении.
Глаза миссис Хансен были открыты.
Я вздрогнула так, словно меня током ударило. Мать так походила на дочь, лежавшую на носилках! Лицо опухшее, глаза пустые, ничего не видящие…
А потом миссис Хансен закрыла глаза, но ее дыхание не прервалось. По-видимому, глаза открылись у нее рефлексивно. А сама она даже не просыпалась.
Чуть позже, уже дома, на нашей кухне, я предалась удручающим мыслям.
Я знала, что Морин не убивала себя.
И все же шериф Нильсон послал полицейского произвести обыск в ее комнате.
Причин тому могло быть только две. Либо Нильсон действительно верил в самоубийство Морин и боялся оказаться упомянутым в ее предсмертной записке. Либо он знал, что Морин не покончила с собой, и хотел, чтобы его человек –
скорее всего, один из тех двух мужчин, что находились с ним в подвале той ночью, – уничтожил все свидетельства их связи с Морин.Я все еще сомневалась в том, что подвал, в котором мы видели Морин, находился в доме шерифа. Я была почти уверена в этом, но не на все сто процентов.
И желание докопаться до правды изводило меня.
Я снова задумалась – а не попросить ли мне Бренду или Клода спуститься со мной вместе в тоннели, дойти до той двери, которую открыла Джуни, и выяснить, наконец, что за ней находилось. Мне не следовало это делать в одиночку, но мне также не хотелось подвергать друзей опасности. Если Морин убили за то, что она делала в том подвале, а потом перевернули в ее спальне все вверх дном в поисках улик (одной из которых – в виде дневника – завладела я), тогда то, что я собралась предпринять, было очень и очень опасно.
Вот в этот-то момент я поняла: был лишь один человек, которому я могла полностью довериться, рассказать все без утайки.
Тот, кто мог меня защитить.
Мой отец.
Теперь, когда Морин была мертва, необходимость оберегать ее репутацию отпала. Я могла поделиться с отцом увиденным. Осознание того, что мне не нужно было возвращаться в тоннели, прокрадываться в тот злосчастный подвал, пронзило меня как удар молнии. «Решено! Я расскажу отцу все, и о трех мужчинах, и о браслете, и о послании, найденном в дневнике Морин, и о тех жутких вещах, которые она в нем описывала и которые делала в том мерзком подвале…» Мое лицо запылало при мысли о том, что все это придется говорить отцу. Но какой у меня был выбор?
На ужин я запекла кассероль и даже приготовила на десерт клубничное желе. Я готовила на четверых, но мать так и не вышла из своей комнаты, а отец не явился домой. Мы с Джуни потренировали перед зеркалом улыбки, хотя мое лицо больше походило на хэллоуинскую маску. Потом я навела порядок в кухне, даже вымыла холодильник внутри, приготовила для мамы ванну, снова уложила ее в постель, поднялась в комнату Джуни – пожелать сестре «Спокойной ночи».
И, усевшись на диван, уставилась на входную дверь.
Эмоциональное облегчение от того, что мне не нужно было примерять на себя роль детектива-одиночки, было неописуемым.
Я не сомневалась в том, что отец, выслушав мой рассказ, сразу поймет: это не был суицид.
Да, жители Пэнтауна старались действовать самостоятельно. Но самостоятельно не означало – без родителей.
Глава 31
Меня пробудило завывание телефона.
Нам кто-то звонил? Влекомая незримой силой, я медленно потащилась на кухню. «А что, отец еще не вернулся домой или уже ушел?» Дезориентированная дремой на диване, я пребывала не в духе, но головой сознавала: нельзя допускать, чтобы спаренный телефон долго трезвонил, это было невежливо по отношению к соседям.
Телефон замолк, как только я вошла в кухню. Но тут же зазвонил снова: три длинных гудка, один короткий. Я сняла трубку:
– Алло?
– Хизер?
Я прислонилась к стене. Часы над камином показывали 07:37 утра. Даже не верилось, что я проспала в гостиной всю ночь.
– Привет, Бренда. Что стряслось?
Вчерашняя тревога еще не завладела мной с полной силой. Потянув за собой провод, я побрела к порогу, отделявшему кухню от гостиной. Ни наверху, ни на первом этаже не раздавалось никаких звуков. Похоже, родители и Джуни еще не проснулись. Но почему отец еще спал? Ему ведь надо было к восьми на работу.