Звереныш

– Скотина неблагодарная. – рыдала Танька. –Ты же знал про мальца, по-другому тогда пел…

Алексей хмыкал и злорадно улыбался в ответ.

– Дура ты, баба, – повторял он ей несклолько раз и крутил пальцем у виска.

В такие минуты Светику было жаль мать, и он, прижавшись к ее пухлой руке, начинал ее утешать, зло и боязливо поглялывая в сторону отчима.

– А ты не лезь, Славка;– мычал отчим. Это наше с матерью дело. А ты телок еще. Вырастишь – поймешь…

– А и то, сынок. Не лезь, – поддакивала мать, желая скорее сгладить ссору и примириться с мужем. – Это он с голодухи, обед у меня снова не задался. Мечусь здесь между вами, потому и идет все вкривь и вкось… А ты не сердись и не бойся… Так-то папка хороший…

– Он не папка, – тихо возражал Светик и обиженно отходил от матери, интуитивно понимая, что она его не защитила, а даже наоборот, предала в угоду этому не любившему ее человеку, для которого он ничего не значил.Он тогда еще не знал слова «предательство, он только почувствовал вокруг себя такую пустоту, которой не знал раньше, очертив вокруг себя ледяную черту, где не было Алексея и брата..

Нет, Алексей не обижал, он просто ненавидел Светика. Они были чужие, и четыре стены никак не сближали их. И мать, словно отступив от него на шаг, уже не делала его навстречу ему, а смотрела со стороны, из той новой семьи, которой он не стал родным.

Его детское одиночество приучило его быть молчаливым. Он разговаривал

мало и редко, стесняясь вопросов о себе, матери или отчиме. Он старался как можно реже быть на виду у взрослых, а с дворовыми сверстниками и подавно был молчалив, предпочитая слушать их рассказы и представляя себе, что все, что он слышал, происходило с ним самим. Ребятишки, весело щебетавшие вокруг, как воробьи, пытались растормошить его, но он только улыбался им в ответ или отвечал односложно, и они быстро теряли к Светику всякий интерес.

Светик любил лечь в траву и смотреть в небо, по которому плыли белые облака, принимавшие разные очертания, напоминавшие то неведомо куда несущиеся корабли, то загадочных зверюшек, то незнакомых людей. Он долго глядел в синеву, и у него начинала кружиться голова, и ему казалось, что он сам уже летит в эту бездонную высь, качаясь в ней, как на волнах и боялся упасть, вдруг перестав ощущать под собой землю. Тогда он судорожно цеплялся руками за траву и успокаивался ее прохладой и запахом свежести, исходящим от сорванных стебельков.

Синева будоражила и наливала его радостью, которую он пил большими глотками, как воду, и она наполняла все его маленькое существо легкой и веселой силой, от которой румянились щеки и начинали огнем гореть глаза. Он никому не рассказывал об этом. Это была его тайна. И он берег ее, как волшебное сокровище, которое непременно потеряется, если он кому-нибудь расскажет о нем.

Еще Светик любил слушать ветер и шелест листвы, напоминавший ему чей-то шепот. Ему казалось, что деревья рассказывают друг другу то, что увидел и принес им издалека ветер, и прислушивался к их шорохам, слыша в них отдельные слова. «Шум, шум! – Слышалось ему сквозь крики ребятни. – Жарко, жарко»! – Жаловались ветви в полдень, лениво помахивая ими, как веером. И Светик улыбался, снисходительно посматривая на ребят, игравших возле него и не слышавших этого таинственного шепота. Его детское одиночество растило в нем полет мысли, фантазию и яркие сочные краски художника, о чем он еще не мог даже подозревать, но что уже давало свои ростки в его душе и сердце, толкая его детский ум в безбрежность неведомого.

Случилось ли бы все это при других обстоятельствах, сказать сложно. Но отчужденность близких людей повернуло Светика в тот мир, который был недоступен ни отчиму, ни толстокожей матери, которая зарылась в быт, как навозный жук в дерьмо, и не могла ни видеть, ни чувствовать всего того, чем теперь жил Светик.

Когда простудившись, внезапно умер отчим, Светик принял его смерть спокойно. Он не радовался и не жалел о его уходе. Он даже не стал утешать мать и слушать слезливые причитания отчимовой родни, наполнившей черной суетой их квартирку. Он просто молча смотрел на все происходящее, пропуская мимо себя и не беря в свою память, как что-то ненужно, которое поскорее следует забыть.

– Танькин-то ни слезинки не сронил, – шипела свекровь. – Ишь, звереныш, смотрит как! Второго отца ведь потерял…

– Он мне не отец! – Твердо и громко ответил Светик. – Не о чем мне плакать!

– Сучонок какой! – Зло сощурился свекор. – Выкормил Леха себе на погибель! Вот как оно дело поворачивается! Не отец, значит! Звереныш неблагодарный!

– Не отец! – Снова твердо, но уже тихо повторил Светик. – Он ему отец, – и он кивнул на младшего брата. – Вот он пусть и плачет!

Домой отчима не привозили, а повезли прямо из морга на кладбище. Светик и младший брат остались с материной сестрой готовиться к поминкам. Тетка сунула Светику в руки коляску с мальцом и бесцеремонно выставила их на улицу.

– Погуляй-ка с ним, – приказным тоном обрезала она вопрос Светика. У меня здесь дел невпроворот, некогда мне с вами… Только далеко не уходите. Малые еще, дурные оба… – И уже закрывая за ними дверь, она , словно укоряя сестру, бросила мальчишкам вслед, – эх, Танька Танька!…

На улице было холодно и дождливо. Стоял октябрь. Все скверы и газоны были засыпаны рыжей и желтой листвой, промокшей и тяжелой от дождя. Мальчишки были одеты не по погоде легко и вскоре оба стали мерзнуть. Светик крепился изо всех сил, притопывая и прихлопывая возле катящейся коляски. Зато младший брат дал такого ревака, что на них невольно стали обращать внимание все проходящие.

– Ты чего же это мальца заморозил, – заворчала какая-то бабка и остановилась возле них.– И оделись, точно лето на дворе. Отец, небось, снаряжал? – Светик отрицательно замотал головой. – Да парень, поди, мокрый, – продолжала тетка. – Переменить бы его надо. Шли бы вы оба домой, пока не простыли. Вот задаст вам мать…

– Не задаст, – сердито ответил Светик. – Она на кладбище уехала его отца хоронить, – он кивнул в сторону брата. – Это тетка нас, мы ей готовить мешаем…

– О, господи! – Охнула тетка. – Так ведь простудитесь оба! Мешают они… Все равно идите домой. Мало ли что тетка… – Светик согласно кивнул и решительно повернул к дому. – Вот и правильно, – услышал он вдогон, – а то тетка..

Тетка долго не открывала дверь, а Светик все жал и жал на кнопку звонка, пока наконец не щелкнул замок и в проеме двери не показалось красное сердитое лицо тетки. Из дома пахнуло теплом и вкусной едой, которая шкворчала и булькала на кухне.

– И чего трезвоните, – накинулась она на Светика. – Сказано же – гулять на улице и мне не мешать. Я тут вся в поту, в заботах, не до вас мне… С кладбища приедут, только жрать давай, а у меня еще не готово ничего…

– Замерзли мы очень, – Светик стащил с коляски ревущего брата. – Ревет на весь двор, мокрый он. И дождик там с ветром…

– Вот еще напасть. – Тетка досадливо махнула на них рукой.
–

Ты тм займись им сам. Знаешь, где что лежит, вот и смени ему. Сунь что-нибудь в рот, чтоб заткнуся и покачай. Может, заснет… И сам сиди тихо не мешай… Вся кухня на мне, не до вас…