Зверобой (Художник Г. Брок)

Он сидел, прислонившись спиной к стене, в углу комнатки, и голова его тяжело свешивалась на грудь.

Подчиняясь внезапному порыву, Юдифь бросилась вперед и сдернула с отца колпак, нахлобученный на голову и закрывавший лицо почти до самых плеч.

Она увидела ободранное, трепещущее мясо, обнажен ные вены и мышцы…

Хаттер был скальпирован, хоть все еще жив…

Глава XXI

Им легко издеваться, когда он убит, Осквернять молчанье могил, Но ему все равно: на холме он лежит, Где британец его схоронил. Неизвестный автор [64]

64

Перевод Л. Рубинштейна.

Читатель должен представить себе весь ужас, который испытали дочери, неожиданно увидя потрясающее зрелище, описанное в конце предыдущей главы. Мы не станем распространяться об их чувствах, о первых проявлениях дочерней преданности и будем продолжать наш рассказ, пропуская наиболее отталкивающие подробности разыгравшейся здесь сцены. Изуродованная и ободранная голова была перевязана, запекшаяся кровь стерта с лица страдальца, ему были оказаны другие услуги в том же роде, и лишь затем обе девушки задались вопросом, что же именно случилось с их отцом. Как ни просты были совершившиеся факты, они во всех своих подробностях стали известны лишь несколько лет спустя; мы, однако, изложим их теперь же в немногих словах. В борьбе с гуронами Хаттер получил удар ножом от старого воина, который из предосторожности отобрал оружие у всех своих подчиненных, но оставил у себя. Наткнувшись на упорное сопротивление своего противника, гурон решил дело ударом ножа. Случилось это как раз в тот момент, когда дверь отворилась и Непоседа вырвался наружу. Вот почему ни старый индеец, ни его враг не появлялись на платформе во время последовавшей затем борьбы. Хаттер совершенно обессилел, а его победителю было стыдно показаться со следами свежей крови на руках, после того как он так убеждал молодых воинов захватить пленников живьем. Когда три гурона вернулись после погони за девушками и решено было, покинув «замок», присоединиться к отряду, оставшемуся на берегу, Хаттера попросту скальпировали, чтобы приобрести этот освященный обычаем трофей. Затем его оставили умирать медленной смертью — случай, нередкий в этой части Американского континента. Однако, если бы ранения, причиненные Хаттеру, ограничивались верхней частью головы, он мог бы еще поправиться, но удар ножом оказался смертельным.

— Ах, Юдифь! — воскликнула слабоумная сестра, когда они оказали страдальцу первую помощь. — Отец охотился за скальпами, а где теперь его собственный скальп? Библия могла бы предсказать ему это ужасное наказание!

— Тише, Гетти, тише! Он открывает глаза. Он может услышать и понять тебя. Ты совершенно права, но слишком ужасно говорить об этом.

— Воды, — проговорил Хаттер, делая отчаянное усилие, и голос его звучал еще довольно твердо для человека, уже находящегося при смерти. — Воды!.. Глупые девчонки, неужели вы позволите мне умереть от жажды?

Дочери тотчас же принесли воду и подали ее раненому; это был первый глоток, полученный им после долгих часов мучительных страданий. Вода освежила пересохшее горло и на одну минуту оживила умирающего. Глаза его широко раскрылись, и он бросил на дочерей тот беспокойный, затуманившийся взгляд, который обычно сопровождает переход души от жизни к смерти.

— Батюшка, — сказала Юдифь, потрясенная и этим ужасным положением, и собственным бессилием оказать пострадавшему какую-либо действенную помощь. — Батюшка, что сделать для вас? Каким образом я и Гетти можем облегчить ваши мучения?

— Батюшка… — медленно повторил старик. — Нет, Юдифь, нет, Гетти, я вам не отец. Она была вашей матерью, но я вам не отец. Загляните в сундук, там все… Дайте мне еще воды.

Девушки повиновались. И Юдифь, ранние воспоминания которой простирались дальше, чем у ее сестры, и которая, во всяком случае, сохранила более ясное представление о прошлом, испытала неизъяснимую радость, услышав эти слова. Между нею и ее предполагаемым отцом никогда не существовало особой симпатии. Подозрения не раз мелькали в ее уме, когда она вспоминала подслушанные ею разговоры отца и матери. Было бы преувеличением сказать, что она никогда не любила старика, но, во всяком случае, надо признаться: она теперь радовалась, что любовь эта не является для нее природным долгом. Гетти испытывала совсем другие чувства. Она была не способна к тем тонким различиям, которые делала ее сестра, но натура у нее была глубоко привязчивая, и она по-настоящему любила своего мнимого отца, хотя и не так нежно, как покойную мать. Ей больно было слышать, что он не имеет права на эту любовь. Смерть и эти слова как бы вдвойне лишали ее отца. Не будучи в силах совладать со своими чувствами, бедная девушка отошла в сторону и горько заплакала.

Это несходство в настроении у обеих девушек заставило их в течение долгого времени хранить молчание. Юдифь часто подавала воду страдальцу, но не хотела докучать ему расспросами, отчасти щадя его, но еще больше, говоря по правде, из боязни, как бы дальнейшие объяснения не изгнали приятной уверенности, что она не дочь Томаса Хаттера. Наконец Гетти осушила свои слезы, подошла ближе и села на стул рядом с умирающим, который лежал, вытянувшись во весь рост, на полу. Подушкой ему служила груда оставшейся в доме старой одежды.

— Отец! — сказала она. — Разрешите называть вас отцом, хоть вы и говорите, будто вы не отец мне. Отец, позвольте почитать вам Библию. Мать всегда говорила, что Библия приносит утешение страждущим. Она часто тосковала и страдала и тогда заставляла меня читать Библию. Это всегда приносило ей облегчение. Много раз мать начинала слушать меня, когда слезы лились у нее из глаз, а под конец улыбалась и радовалась. О отец, вы и не знаете, какую пользу может принести вам Библия, потому что никогда не испытывали этого! Теперь я прочитаю вам главу, которая смягчит ваше сердце, как смягчала сердца гуронов.

Нет надобности объяснять, что бедная Гетти отнюдь не вникала в смысл Библии.

Выбирая какое-нибудь место для чтения, она руководствовалась только своим инстинктом. На этот раз ей пришло в голову, что покойная мать больше всего любила книгу Иова и всегда перечитывала ее с новым наслаждением. Гетти знала ее почти наизусть и теперь начала уверенно читать: «Погибни день, в который родился я, и ночь, которая сказала: зачался человек. Ночь та будет тьмою, и…» Тут болезненные стоны умирающего на минуту прервали чтение. Хаттер бросил вокруг себя беспокойный, блуждающий взгляд, но вскоре нетерпеливым движением руки подал знак, чтобы чтение продолжалось. Исполненная необыкновенного одушевления, Гетти громким и твердым голосом прочла все те главы, где страдалец Иов, проклявший день своего рождения, примиряется, наконец, со своей совестью.

— Вы теперь чувствуете себя лучше, батюшка? — спросила Гетти, закрывая книгу. — Матушке всегда было лучше, когда она читала Библию…

— Воды… — перебил Хаттер. — Дай мне воды, Юдифь. Неужели мой язык всегда будет так гореть? Гетти, в Библии, кажется, есть рассказ о человеке, который просил остудить ему язык, в то время как сам он жарился на адском огне.

Юдифь отвернулась с возмущением, но Гетти поспешила отыскать это место и громко прочитала его несчастной жертве собственной алчности.

— Это то самое, бедная Гетти, да, это то самое. Теперь мой язык остудился, но что будет потом?

Эти слова заставили умолкнуть даже простодушную Гетти. Она не нашлась что ответить на вопрос, проникнутый таким глубоким отчаянием. Сестры ничем не могли помочь страдальцу. Лишь время от времени они подносили воду к пересохшим губам умирающего. Тем не менее Хаттер прожил дольше, чем смели надеяться девушки, когда нашли его. По временам он невнятно говорил что-то, хотя гораздо чаще губы его шевелились беззвучно. Юдифь напряженно прислушивалась и могла разобрать слова «муж», «смерть», «пират», «закон», «скальпы» и несколько других в том же роде, хотя они и не составляли законченных фраз, имеющих определенное значение. Все же эти слова были достаточно выразительны, чтобы их могла понять девушка, до которой не раз доходили слухи, рисующие прошлое ее мнимого отца довольно мрачными красками.

Так прошел мучительный час. Сестры совсем не думали о гуронах и не боялись их возвращения. Казалось, горе охраняло девушек от этой опасности. Когда, наконец, послышался плеск весел, то даже Юдифь, которая одна имела основание бояться врагов, не вздрогнула: она тотчас же поняла, что приближается ковчег. Девушка смело вышла на платформу, ибо если бы оказалось, что гуроны захватили судно, все равно бежать было невозможно. Юдифь чувствовала в себе уверенность и спокойствие, которые иногда дает человеку крайнее несчастье. Но пугаться было нечего: Чингачгук, Уа-та-Уа и Непоседа — все трое стояли на палубе баржи и внимательно вглядывались в «замок», желая убедиться, что враги действительно удалились. Увидев, как отплыли гуроны и как приблизился к «замку» челнок с девушками, Марч решил направить баржу к платформе. В двух словах он объяснил Юдифи, что бояться нечего, и затем поставил судно на место его обычной стоянки.