Зверское убийство. Тайна Люка Эббота

— Она когда-нибудь говорила вам о человеке по имени Фред Болдуин?

— Нет, не думаю. Подождите… это не тот парень, с кем она встречалась на тягловой тропе?

— Да.

— Бог мой, как я сочувствовал этому бедняге, — произнес Грэхэм, качая головой. — Если бы он услышал, как она потешалась над ним, он бы зарезал… — Он резко остановился. — Нет, я не имел в виду то, что сказал.

— Вы знали о ее беременности? — спросил Люк, сделав вид, что не заметил его оговорки.

— Да, она рассказала мне об этом на вечере, в ту ночь, когда была убита.

— Она сказала, кто отец ребенка?

— Нет.

Люк постарался скрыть разочарование, но это было нелегко.

— И даже не намекнула?

Мойль покачал головой:

— Она всегда смеялась над своими «друзьями», давала им прозвища и всякие условные имена, если вообще как-то называла их. Уин была увлечена своими играми. — Он вздохнул и снова покачал головой. — Поначалу она была удивлена, обескуражена. Кажется, этот парень не попался на ее удочку. «Один из всех», говорила она. Но у меня создалось впечатление, что она собирается как-то использовать парня — понимаете? Чтобы заставить его работать в своих интересах, — он взглянул на Люка, а затем на Пэдди. — Понимаете, она устала от своей жизни, от себя — такой. Она читала… понимала, кто она есть. Сначала она хотела сделать аборт, или, как я понимаю, она провела бурную ночь с несколькими мужчинами. Она была способна на это. — Он вздохнул. — Но затем, наверное, как раз перед тем, как окончательно покинуть зал, она подошла ко мне, и в ней было что-то необычное. Действительно, было. Она мне сказала, что весь вечер думает о будущем ребенке, и чем больше думает, тем более реальным он для нее становится. Сказала, что, может быть, ребенок сможет помочь ей. Сделать ее иной. Она, несомненно, выпила, и это сделало ее сентиментальной. В ней появилось что-то патетическое. Я ничего такого специально не подсказывал ей, но она, похоже, ухватилась за ту мысль о ребенке… Может быть, именно поэтому я так оплакиваю ее смерть. Именно тогда, когда она собиралась изменить свою жизнь — для кого-то другого, для этого ребенка, — она погибла. Не мразь ли тот, кто ее убил? — Теперь он плакал. — Бог мой, она была такая непутевая, но в последние часы своей жизни она пожелала стать лучше. Какая же дрянь этот…

Он сидел на полу, и слезы текли по его щекам.

Люк с Пэдди переглянулись и медленно, неловко поднялись на ноги: выслушивали Грэхэма Мойля они тоже на полу.

— У нее был страховой полис, мистер Мойль. Восемьдесят тысяч фунтов. Вы все еще официально — муж мисс Френхольм. Я думаю, ваши права неоспоримы. В настоящий момент ее кузен Бэрри считает, что полис — его собственность. Есть комментарии?

Мойль уставился на них.

— Вы шутите?

Люк покачал головой:

— Нисколько.

Несмотря на слезы, текущие по бороде, Грэхэм Мойль начал смеяться. Затем — хохотать.

— О черт, — давился он смехом. — Эти двое сойдут с ума. Гордон Синклер — самый жадный, скупой и ушлый мерзавец в мире. Он бы уже сотню раз прокрутил эти деньги. Не могу поверить. Неужели она предназначала их мне? В самом деле?

— Не совсем так. Страховка переходит по наследству к ближайшему родственнику. Вот и все. Ваш юрист, конечно, отхватит порядочный куш на этом деле, но… вся штука в том, что деньги — ваши.

Мойль внезапно перестал смеяться и осознал, что просто волей случая, а не волей погибшей, получил эти деньги.

— Мне кажется, я не имею права брать эти деньги, раз мы были в таких отношениях. Тем более, раз я так думал о ней…

— Вы и не обязаны брать их, — подчеркнул Пэдди.

— Я подумаю, — решил Мойль.

Он остался на полу и продолжал в задумчивости сидеть там, когда они закрыли за собой дверь и взглянули на окна магазина «Три колеса» напротив.

— Эти деньги стали для него неожиданностью, — сказал Пэдди.

— Да.

— Ты собираешься предпринять что-то относительно ножа?

— Нет, не думаю. — Люк смотрел перед собой. — Он сказал, что она была ведьмой и могла заставить поверить кого угодно во что угодно — на некоторое время. Ты думаешь, она надувала его, когда говорила о том, что изменит свою жизнь для блага ребенка?

— Нет. Я думаю, она надувала саму себя, — сказал Пэдди.

Люк кивнул.

— Интересно, сколько времени она смогла бы сама верить в эту сказку? — беззлобно поинтересовался он.

Глава 24

— Я ощущаю себя полной идиоткой, — ворчала Фрэнсис, в десятый раз поправляя свой шарф. — Как часто я прежде говорила пациентам: «Никто и не заметит» или «Со временем привыкнете», а вот теперь я сама в таком положении… и ты, и я понимаем, что это ложь — насчет «не заметит». Будь проклят этот воротник!..

Дженифер улыбнулась: ортопедический воротник Фрэнсис, будучи последним достижением медицинского дизайна, был заметен разве что самую малость; однако в ней Фрэнсис напоминала вытянувшую шею негодующую черепаху, когда надела пальто.

— Пойдем, ворчать будешь в машине.

— Ты уверена? — в пятнадцатый раз спрашивала ее Фрэнсис, когда они спускались с лестницы. — Я чудесно побыла бы дома, ведь я все способна сделать сама. Ой!

Это «ой!», время от времени вырывавшееся у нее несмотря на браваду, было вызвано встречей с каталкой, неожиданно появившейся из лифта.

— Мне теперь нужен только — ой! — покой и — ой! — спокойствие. Черт!

И не то чтобы лестница была полна народа или холлы были многолюдны, однако Фрэнсис безошибочно притягивало к каждому прохожему, к каждой каталке и даже к каждому подвешенному огнетушителю.

— Фрэнсис, ты нуждаешься в постоянном контроле, — смеялась Дженифер, направляя подругу подальше от столиков с лекарствами и студентов-практикантов. — Ты никогда не смотришь, куда идешь.

— Я смотрю! — Фрэнсис была серьезно задета как клеветой, так и встретившейся на пути дверью.

— Нет, не смотришь! Ты настолько увлечена новым замыслом или персонажем, над которым работаешь, что забываешь обо всем остальном. Тебе нужно научиться оставлять все свои романы на пишущей машинке. — Дженифер была глубоко чужда идея ранить творческую натуру, но еще невыносимее была мысль о том, что творческая натура безостановочно ранит себя самою. — Ты вечно что-то бормочешь, ты знаешь об этом. И паришь в мечтах. Ничего удивительного, что с тобой сплошь и рядом случаются несчастные случаи. По моему мнению, физический мир для тебя ничего не значит — до тех пор, пока он не даст тебе затрещину. О Бог мой! — Дженифер замедлила шаг.

Навстречу им шел хирург, который оперировал больного, когда Фрэнсис столь неожиданно нанесла ему визит, въехав на своей машине прямо через стену операционной.

— Доброе утро, Филип.

— А, Дженифер! — Мистер Блайт был громоздким, похожим на медведя человеком, суровым и требовательным с персоналом и неизменно добрым с пациентами. Фрэнсис в нерешительности стояла возле них, ожидая, какое новое несчастье свалится на ее голову.

— Доброе утро, мисс Мерфи. Как ваши порезы и синяки?

— Заживают, благодарю вас, — Фрэнсис выглядела так, будто ей хотелось спрятать голову в свой воротник.

Его карие глаза были лукавыми:

— К сожалению, этого нельзя пока сказать о стене хирургического отделения. Я слышал, один из подрядчиков-строителей был в восторге: говорил, что скоро доходов хватит, чтобы поехать на Канары.

— О Боже, — простонала Фрэнсис.

— Не волнуйтесь — это заботы страховой фирмы, — улыбнулся Блайт. — Сегодня утром я взглянул на ваш рентген: мистер Марш, кажется, счастлив. Я — тоже. А как вы?