Звезда бегущая

— А! И Натанька появилась! — выкрикнул от стола Богомазов, когда Наташа вошла в комнату. — Натанька, счастлив видеть!

— И я не меньше, — в счастливом возбуждении, сделав на ходу легкий книксен, отозвалась Наташа.

— Ну, садись куда-нибудь, — оставляя Наташу, быстро сказала сестра и пошла вокруг стола к свободному месту рядом с Богомазовым.

— Ага, — рассеянно ответила Наташа.

У Ириши с Богомазовым был роман. Наташа принимала это как должное, но все-таки иногда ей казалось странным, почему сестра предпочитает тому же, скажем, Парамонову или Столодарову Богомазова, невысокого, скорее даже просто маленького, почти лысого со лба, с уродливыми, в черной похоронной оправе очками на крупном, бесформенно мясистом носу, концы дужек у которых в ряби зубных прикусов. Раза два она спрашивала у Ириши об этом, и оба раза сестра отвечала с уклончивой усмешкой: «Что ж ты хочешь, чтоб я еще и с Парамоновым закрутила?» — «Нет, я говорю, почему именно Андрей?» — уточняла Наташа. «Действительно, почему? — говорила Ириша и снова усмехалась. — Исправиться, Натанька, да?»

Так, чтобы влюбиться, самой Наташе не нравился в Иришином «салоне» никто. Но за ней ухаживали, провожали до дома, и просто глупо было не поцеловаться в темном подъезде, чувствуя свою власть над взрослым, опытным уже, наверное, в отношениях с женщинами мужчиной, который вел себя совершенно как какой-нибудь мальчишка-одноклассник, подразнить его обещанием чего-то большего ответными поцелуями и в следующую субботу не позволить провожать себя. Она знала, что хороша собой, у нее прямой, тонкий красивый нос, нежный, крепкий, доверчивый рот, и временами ей было ужасно обидно, что никто из Иришиной компании не нравится ей так, чтобы влюбиться: жизнь, конечно, вся еще впереди, впереди еще все, но хотелось бы, чтобы это все наставало скорее, незамедлительно, чтобы эта будущая жизнь, которую ей еще предстоит создать для себя, начала бы складываться прямо сейчас.

— Натанька! Я для тебя держу место! — громыхнул Столодаров, показывая на свободный стул рядом. При своем громоподобном голосе он имел вполне заурядный рост, самой обычной ширины плечи, и только в лице, тяжелом, квадратном, с объемной челюстью и большими лохматыми черными бровями, этот голос как бы отпечатался. Прошлую субботу именно он провожал Наташу домой.

Наташа, улыбаясь, помахала Столодарову рукой и, ничего не сказав, отрицательно покачала головой.

Она села на первое же ближайшее от нее свободное место, подвинула, чтобы находились прямо перед нею, полагавшиеся ей тарелку, прибор, рюмку и только после этого огляделась. Справа от нее сидела жена Маслова.

— Здравствуй, Натанька, — сказала она, когда Наташа поглядела на нее, положила свою руку на Наташину и подмигнула.

Она работала операционной сестрой и была совершенной красавицей, прекрасно сложена; всякий раз, оказываясь рядом с ней, Наташа потерянно думала, что она против Лидии просто уродина.

И сейчас она с огорчением подумала о том же и, ответив улыбкой на ее приветствие, тотчас отвернулась. Мужчина, сидевший слева, в черном, ручной вязки просторном свитере и свежеотглаженных темно-вишневых брюках, был ей незнаком. Он сидел, облокотившись на стол, крутя между пальцами наполненную уже рюмку и глядя то ли в нее, то ли просто в стол, и Наташа увидела только его профиль — с крутым, выпуклым рисунком лба, мягким вытянутым подбородком, со складкой непонятной усмешки у губ.

— Это не Савин? — спросила она у Лидии, против воли наклоняясь к ней.

— Савин, — с удовольствием ответила та.

Ага, вот он какой. Савин полгода назад пришел работать в то же бюро, в котором работала Ириша с Масловым, а кончал институт и четыре года после института жил в Москве, — Наташа уже несколько раз слышала о нем, он должен был прийти на прошлые вечера, но почему-то не приходил.

Наконец все расселись. Парамонов, картинно склонив голову к плечу, с вытянутой над столом рюмкой, дождался тишины и, потомив всех долгое мгновение ожиданием тоста, сказал густым голосом:

— Поехали!

И тут же первым стал пить.

Все зашумели, засмеялись, закричали — кто протестующе, кто одобрительно — и тоже стали пить и лезть с вилками к тарелкам, брать колбасу, сыр, порезанные пополам и залитые майонезом яйца: еды Ириша никогда не готовила, она бы просто денежно не осилила кормить-поить всякую субботу по десять-двенадцать человек, каждый приносил с собой, что полагал нужным.

— Боря, а что ты скажешь об этой идее — «дышите реже»? — спросил Парамонова Маслов. — Ты специалист по таким вопросам, что ты скажешь?

— Это трактат такой ходит, лекция Бутейко? — вскинулась со встречным вопросом Света.

— Первый раз слышу об этом, — склонил голову к плечу Парамонов. — Это что такое? Интересно?

— У нас врач один по этой системе от астмы вылечился, — сказала Лидия.

— Астма астмой, а давайте-ка еще по одной, а? — наливая вино в рюмки, предложил Столодаров.

В. Наташину рюмку тоже забулькало, она посмотрела, кто это, — это был Савин, теперь она увидела его лицо в фас, и оно поразило ее своими глазами: ярко, до ощущения света, исходящего от них, серыми, и с выражением мрачности.

Он заметил ее взгляд, поднял на нее глаза, и какое-то время они смотрели друг на друга.

— Арсений! Это моя сестра, Наташа, я вас не познакомила! — крикнула с другого края стола Ириша.

— Арсений, очень рад, — не наклоняя головы, но теперь улыбнувшись, сказал Савин, и улыбка у него оказалась хотя и снисходительной, но приятной.

— Наташа, — пожала плечами Наташа, обозначая тем самым, что сознает нелепость повторения имени, коли Ириша уже назвала ее, но что ж поделаешь: положено.

— Я вас, если позволите, так и буду — Наташей, — сказал он. — А то Натанька — это ужасно. Натанька — Натанька… Ужасно. Сами Вы не слышите? Я бы на вашем месте не разрешил себя называть так.

«Господи, ведь верно… — удивляясь тому, что никогда не чувствовала этого, подумала Наташа. — Натанька… Натанька… действительно, как ужасно».

— Я привыкла, — сказала она вслух. — Можно и Наташей, конечно.

— Меня в детстве называли Ариком, — полуповернувшись к Наташе, но снова глядя куда-то в стол и крутя рюмку между пальцами, сказал он. — Так что, выходит, у нас с вами много, Наташа, схожего.

И опять улыбнулся, поднял на нее глаза, яркие до ощущения света в них, и ей показалось, будто они втягивают ее в себя, мягко охватывают со всех сторон и неудержимо влекут…

«Ужасно милый, ужасно», — ничего не отвечая ему, подумала Наташа.

Минут через двадцать кто-то включил проигрыватель, громко ударивший по барабанным перепонкам ревом электроинструментов, тут же, один за другим, все начали вставать из-за стола; кто доставая сигареты и отправляясь на кухню курить, кто начиная танцы, — за столом у Ириши почти никогда долго не сидели, только вначале.

Наташа встала, покурила на кухне в компании Столодарова, Парамонова и Светы с Оксаной, тоже школьной подругой Ириши, как и она, уже бывшей замужем и разошедшейся. Света со Столодаровым, как всегда, знали уйму свежих анекдотов — у Наташи даже заболел от смеха живот. Потом она пошла со Столодаровым в комнату и стала танцевать, он, утишая свой большой голос, принялся как бы в шутку выговаривать ей за то, что она не села с ним, называя ее при этом Натанькой, и Наташу это обращение раздражало. После Столодарова она танцевала и с Масловым, и с Парамоновым, и с Богомазовым, и со светловолосым, молчаливым, с постоянной приятной, благожелательной улыбкой парнем прибалтийского типа, с которым пришла Света, и все время ей хотелось, чтобы ее пригласил Савин, но он не танцевал, сидел, ни разу не выбравшись из-за стола, с зажатой в ладони пустой рюмкой, смотрел на танцующих, перекидывался с кем-нибудь фразой-другой и снова смотрел.