Звезда и Крест

В ожидании бортов мальчики сбивались повзводно на плацу слева от рулежной дорожки, палили «смерть в горах», сплевывая на бетон желтую никотиновую слюну, щурили глаза на занимающееся над Гиндукушем солнце, улыбались ему совсем по-детски, жались друг к дружке, ощущая каждой клеточкой тела причастность к великому этому потоку людей, в котором тебя как бы и нет на этом свете и жизнь твоя не имеет значения – есть только этот нарастающий с каждой минутой гомон сотен и тысяч молодых мужчин, предназначенных убивать. И быть убитыми.

В такие минуты полковник чувствовал гордость за свою великую державу – Союз Советских Социалистических Республик, – принимающую на себя в который уж раз ответственность за судьбу целого мира хоть на дальних, хоть на ближних его рубежах. Гордость за этих мальчиков, безропотно исполняющих его приказы, даже если эти приказы обрекают на гибель. Гордость за надежную нашу технику, способную сокрушить не то что любого врага, но целые страны и государства, стереть в порошок целый мир, если этого потребует Родина и партия коммунистов.

Предчувствие близкой войны волновало сердце, клокотало в душе крутым кипятком, оставляя далеко позади все воспоминания, заботы, мечты. Оставляя там, в прошлом, бетонные родительские надгробия на сельском погосте, дурманящую теплоту тела под свадебным платьем жены, школьные фотографии сына, его лейтенантский мундир. Всё это уже не имело значения. Казалось мелким, пустым. И только кровавая течка войны воспаляла теперь все мысли и чувства этих мужчин. Только ей подчинялись они теперь без остатка. Готовые драться и умирать…

К пяти утра все было готово. В кабинете полковника пластался синий дым сигарет, двигалась по кругу рывками секундная стрелка настенных часов да царственно взирал на офицеров с портрета генеральный секретарь, весь в медалях и орденах. Сверили часы. У кого-то они отставали. У кого-то, наоборот, спешили вперед. Люди в кабинете молчали. Тяжело, тягостно. Ждали звонка по закрытой связи. Ждали, когда одно только слово архангела в полевой форме запустит чудовищный механизм войны, высвободит ненасытного этого молоха, пожирающего людей, технику, силы, надежды и веру целого поколения.

Металлический зуммер «заса» – словно укол адреналина в самое сердце. Вслед за ним – приказы, короткие, как удары хлыста. Стон досок под спешащими берцами. Скрип портупей. Окрики. Шелест тактических карт. Бешеный радиообмен. Дым табачный – еще гуще. Кашель – захлёбистей, до слез. Скрип карминового графита, обозначающего продвижение войск, взятые высоты, очаги сопротивления. И уже там, за окнами штаба, нарастающий, уходящий в звон гул десятков силовых установок боевых и транспортных «вертушек», мельтешение винтов, разогретого рассветного «киселя», возбуждающий запах отработанного авиационного топлива и оружейной смазки, человеческого пота и едкой молодой мочи. Бойцы грузились на борта нестройно, непарадно. Опустив глаза, в большинстве которых было больше страха, чем отваги. То и дело хватаясь за впереди идущих, оглядываясь удивленно по сторонам, на горы, куда им предстояло сейчас вылетать, шли в чрево боевого борта, где на лавках уже устраивались такие же зашуганные и растерянные товарищи. Иные тоже ведь со страху, должно быть, хорохорились победно, словно прошли за короткую солдатскую свою жизнь не один десяток «боевых», да все с легкостью и усмешкой, словно это и не «боевые» вовсе, а туристическая поездка в Сочи, культпоход какой-нибудь. Однако ж возгласы их бравые, скабрезные шуточки, что прут из мужиков и ребят чаще всего от жуткого перепуга, глушило стоном вертолетных движков. И отчаянные искры во взгляде – мелким песком, поднятым и закрученным в протуберанцы винтами машин, – гасило.

Пройдет всего-то несколько часов или того меньше, и из кровавого этого культпохода те же самые «вертушки» повезут тех же самых мальчиков в обратный путь. Живых ли, увечных или мертвых, но совсем других. Не таких, как сейчас, в канун первой их битвы.

Гулкая молотьба вертолетных лопастей раз и навсегда обрубала их прошлые жизни, кромсала их неумолимо на всё, что было до сегодняшнего утра, и то, что будет после него. Для тех, конечно, кто еще доползет в этот завтрашний день.

Сомкнулась с лязгом протяжным гидравлическая аппарель грузового отсека, отсоединены пуповины заземления и аэродромной энергоподачи, включены топливные насосы, и рукоятка коррекции газа ушла вправо, разгоняя обороты несущего винта до максимальной его мощности. Кто-то из пилотов сбрасывает из блистера кабины на бетон «рулежки» недокуренную сигарету. И ее относит лопастным ураганом прямо под ноги полковника. Он смотрит, как тлеет и превращается в пепел, в дым тепло чьих-то губ, мгновение чьей-то жизни. И что-то теплое и живое поднимается из глубины его сердца. И нестерпимо щиплет в носу.

Медленно, одна за другой, выруливают транспортные «восьмерки» на взлетную полосу. И тут, добавляя еще шага, еще полшага несущего винта, с визгом истошным разгоняя обороты турбокомпрессоров, отрываются от земли. Красивые, уверенные в своей несокрушимой мощи машины. Их пятнистый питоновый камуфляж еще несколько секунд различаем в предрассветной дымке персикового утра, однако восходящее из-за вершин солнце стирает цвет, превратив эскадрилью в стаю черных жужелиц, несущихся со стоном навстречу восходу.

Полковник знал, что, несмотря на два года тяжелой войны, люди и техника были к ней до сих пор не готовы. В здешних горах не отыщешь привычных каждому штурману радиомаяков, а поначалу не было даже толковых оперативных карт для обозначения пригодных для высадки площадок, кишлаков и дорог, по которым без труда передвигались местные хазарейцы. Найденные случайно в библиотеке материалы афганской экспедиции академика Вавилова издания 1925 года стали объектом массового копирования, поскольку опубликованные в книге карты оказались на удивление точнее современных генштабовских. По ним и летали. Да что там карты! Ведь и допуски на самостоятельный выбор места для посадки были не у всех экипажей. Не говоря уже про навыки пилотирования в горах, где плавным «блинчиком» не обойдешься. Тут же брюхо пробьют. Крутые углы атаки и предельный тангаж запрещал регламент, который летчики с опытом, невзирая на регулярные выволочки в штабе, успешно игнорировали, все чаще используя на «боевых» маневры с запредельными перегрузками.

Таким именно хулиганом числился в эскадрилье Витя Харитонов, за подобные циркачества переведенный полковником с боевой «восьмерки» на командирскую «иволгу» [19] . Персональным водителем стал, как не раз в отчаянии сетовал Витя. Но документы на присвоение Харитонову звания майора уже ушли в кадры. И гордыню свою ему приходилось невольно смирять.

Родом Витя из далекого от авиации русского города Кирова, хоть и близкого к столице, но исторически считавшегося местом ссылки отечественных вольнодумцев. И пускай в семействе Харитоновых для взрастания плодов вольнодумства почвы по советским меркам не имелось (папа работал на протезной фабрике, а мама трудилась акушеркой в роддоме), Витя по достижении совершеннолетия и окончании средней школы в срочном порядке собрал небогатый чемоданишко и умчался проходящим поездом в Сызрань для поступления в легендарный СВВАУЛ – военное авиационное училище летчиков, где готовили воздушную кавалерию Страны Советов.

19

«Иволга» – воздушный командный пункт «Ми-9»

В училище Витька с первых же месяцев снискал репутацию хоть и отличника боевой и политической подготовки, однако курсанта рискового, отчаянного, хулиганистого. Таких летчики любят, а вот шушера из политотдела при каждом удобном случае непременно уест. Так что к выпускной «коробочке» лейтенант Харитонов успел несколько раз посидеть на губе, получить несчетное количество замечаний как в устной форме, так и в виде рапортов и даже предупреждение об отчислении. Зато и на Доске почета отметился. Лучший курсант. Гордость курса.

В Афганистан Витя прилетел одним из первых осенью восьмидесятого из Бухары в составе эскадрильи «восьмерок» подполковника Белова. И вот уже больше года среди прочих бойцов сперва обеспечивал ввод советских войск, а затем и безуспешные попытки разгрома бородатых. Перевозил десантников и мотострелков, таскал цемент, арматуру и доски для сооружения блокпостов, спасал продовольствием отрезанный снежными заносами Файзабад, успел поучаствовать в «боевых» по захвату Кандагарского аэропорта и даже быть битым из английской винтовки системы «Ли-Энфилд», которая совершенно точно достала бы его, если б не армейский бронежилет под жопой. Четыре, а то и пять вылетов ежедневно. От работы такой, без продыха, да от охочего к авантюрам характера Витя Харитонов к началу весны смело сажал свою «восьмерку» одним шасси на грунтовые пятачки в горах, что позволяло снабжать боеприпасами и провиантом затерянные в скалах заставы, с легкостью пустельги ориентироваться среди панджшерских ущелий и стремнин; давил «металлорезкой» караваны контрабандистов, перевозивших в Пакистан лазурит. За похожую «спецоперацию», во время которой Витя, вместо того чтобы сделать две ходки на дальний блокпост, загрузил из жалости на борт всех тридцать мотострелков в полной боевой выкладке, еле взлетел, выжимая из обессилевших на высокогорье движков последние признаки жизни, жестко плавя лопатки турбин, однако же ребятишек на базу доставил в целости, хотя «вертушку» ухайдакал изрядно, под капитальный ремонт, он и поплатился переводом на командирскую «иволгу».