Звезда моя единственная

Но оказалось, что пуля эта, хоть и ставшая его пожизненной спутницей, не назначена была открыть ему смертные врата. Богатырское здоровье князя побороло недуг. Начальство позволило ему для поправления здоровья уехать сначала в Петербург, а потом и за границу. По просьбе генерала Вельяминова Николай Колюбакин, который изрядно владел пером и словом (спустя годы из него выйдет недурной литератор, хоть и далеко не такой талантливый, как Мишель Лермонтов), описал геройское поведение князя в послании его матери.

Мария Федоровна Барятинская, рыдая от счастья и гордости, показала письмо императрице Александре Федоровне, которая всегда живо интересовалась воинскими успехами своего прежнего протеже, а от нее геройство Барятинского стало известно во всем Петербурге.

Князя произвели в поручики и пожаловали Георгиевский крест и золотую саблю с надписью «За храбрость». А когда он прибыл в Петербург, то в доме Барятинских с визитами, соболезнованиями и поздравлениями перебывал весь цвет аристократии. Высшей честью для себя Барятинский должен был считать посещение его цесаревичем…

Как раз накануне Леонилла сообщила брату, сколь высоко поднялась ее бывшая подруга Мари Трубецкая (или сколь низко пала… Леонилла никак сама для себя не могла определить отношения к случившемуся с Мари, не понимала, то ли завидует ей, то ли презирает).

– А помнишь, как ты целовался с ней на балконе? – спросила она, со смехом поглядывая на брата.

И Александр с изумлением обнаружил, что помнит, и очень хорошо…

Но, оказывается, зря.

Видимо, Мари вовсе не любила его, раздраженно думал Барятинский, зря он воспоминаниями об этой любви тешил свое сердце, как тешил свое тщеславие воспоминаниями о той интрижке, которая чуть не завязалась у него с великой княжной Мэри.

Ведь всякую девушку известие о гибели человека, которого она любит, надолго отвратило бы от света, от развлечений и удовольствий и уж точно не бросило бы в объятия первого подвернувшегося мужчины, пусть это даже сам цесаревич. Мари повела себя так, как если бы получила доказательство измены Барятинского и пожелала ему отомстить.

Ничего себе, измена – измена со смертью, которая и впрямь уже начала сжимать его в своих ледяных объятиях! Ничего себе, месть – месть человеку, который уже почти побывал на том свете!

Так подумал Барятинский, и сердце его отвратилось от этой la reine d’une gauche main – «королевы с левой руки», как называют фавориток французы.

В это самое время князю сообщили, что навестить его намеревается сам великий князь Александр Николаевич…

У нашего героя было не столь много времени, чтобы решить, как себя вести. Собственно, выбора не было. Он оставался верным подданным государя, а значит, верным слугой его и его сына. И поэтому, когда Александр появился в его покоях со словами:

– Государь император повелевает вам состоять при наследнике! – и протянул руку молодому герою, тот принял ее без промедления, а пожал пылко и преданно.

Никакая тень не омрачала в это мгновение его лица, его взгляда, его сердца.

Мари Трубецкая перестала для него существовать.

А он для нее?

Почему-то Мари была уверена, что Барятинский не знает о ее связи с великим князем. Визиты к ней Александра Николаевича и ее к нему обставлялись достаточно деликатно и таинственно, всякую болтовню на сей счет при дворе император пресекал на корню. Не стоит думать, что он заботился о реноме Мари – просто не хотел сплетен о чрезмерной чувственности сына, что неминуемо отразилось бы на его репутации будущего государя. Кроме того, Мари была тщеславна не меньше, чем сам Барятинский, и если он с удовольствием размышлял о могущей быть интрижке с великой княжной, то и Мари наслаждалась сознанием того, что она – фаворитка наследника престола. Это не подлежит осуждению, это почетно! Да, la reine d’une gauche main, но ведь la reine все-таки!

К тому же, сбросив с себя, как пишут в романах, путы невинности, она необыкновенно похорошела. И теперь не сомневалась: Барятинский один раз на нее глянет – и падет к ее ногам!

А он не падал… наверное, потому, что не смотрел.

Теперь они оба были при дворе и встречались ежедневно на всех балах и раутах. Мари глаз с него не сводила, а его взгляд беспрестанно ускользал от нее.

Теперь она даже не надеялась на предложение руки и сердца. Теперь она мечтала просто о мимолетном знаке внимания.

Не было ни того, ни другого.

И вдруг однажды Мари обнаружила, что в то время, когда она жадно ловит взгляды Барятинского, взгляды эти столь же жадно устремлены на… на великую княгиню Марию Николаевну! На Мэри!

* * *

Канули в прошлое те времена, когда в Петербурге трюхали по улицам одни только ваньки-извозчики. Уже лет пять или даже шесть, как открылась контора городских карет, называемых в Париже омнибусами и уже весьма популярных в цивилизованной Европе. Расположилась контора сия на Невском проспекте, близ Аничкова моста, в доме купца Миляева. Омнибусы, эти большие кареты, запряженные четверкой лошадей, в которых впереди сидел кучер, а позади – кондуктор, подававший в трубу сигнал к отправлению, ездили по трем маршрутам: от Казанского моста и Думы к Крестовому острову, к Старой и Новой Деревням. В каждой карете помещались по шесть человек, сидящих в ряд по три лицом друг к другу, столько же могло устроиться на империале – на крыше кареты, куда можно было подняться по откинутой лесенке. Многие петербуржцы омнибусов побаивались, тем паче что стоил проезд недешево, но многие гордились прогрессивным достижением, которое приближало жителей столицы к европейцам. Потом появились и конторы дилижансов, весьма облегчавших путешествия между городами. Обычным делом стали рейсы дилижансов между Петербургом и Москвой, Петербургом, Ревелем [13] и Ригой, Петербургом и Царским Селом, Петербургом и финскими городами.

13

Старинное название Таллина.

Однако же подлинным чудом прогресса должно было стать появление железнодорожного поезда.

У новой дороги были горячие сторонники – были и противники. Прежде всего боялись конкуренции владельцы контор дилижансов, да и не только у них были резоны.

– Я полагаю, – докладывал императору обер-шталмейстер князь Долгоруков, – что для России, как для государства весьма обширного и по его обширности малонаселенного, неудобства сии, по роду их, слишком увеличиваются и делают заведение подобных дорог столь же мало выгодным, как и затруднительным.

Сторонники железных дорог доказывали, что быстрые и дешевые пути сообщения – необходимый залог развития торговли и промышленности, важнейшее условие прогресса.

И вот в Петербурге появился австрийский предприниматель и инженер Герстнер. Он подал в правительство прошение с просьбой предоставить ему двадцатилетнюю монополию на прокладку железных дорог в России.

Монополию Герстнеру не дали, однако позволили для опыта построить железную дорогу между Петербургом и Павловском. Работа продолжалась более года, трудилось до тридцати тысяч человек.

Возглавил предприятие граф Бобринский. Он был недавно назначен камергером к великой княжне Ольге Николаевне – это назначение несколько сгладило те неприятности, которые ему причинило участие в постройке железной дороги. Он вообще любил нововведения и был первым, кто ввел посадку сахарной свеклы у себя в имениях, а затем выписал паровые машины и английских механиков, чтобы начать фабричным способом производить сахар.

Враги железнодорожного предприятия были весьма упорны и многочисленны; между ними оказался даже брат императора, великий князь Михаил Павлович, которому принадлежал Павловск. В строительстве железной дороги видели начало зарождения новой революционной заразы, которая могла привести к самым страшным вещам. Михаил Павлович сдался только тогда, когда император пообещал ему, что он получит в своем парке такую же беседку для оркестра, как в Баден-Бадене и других немецких курортах.