Звезда Одессы

Госпожа Де Билде тоже склонила голову набок: если я не ошибаюсь, она повернулась ко мне «хорошим» ухом. Вообще-то, ей надо было войти в дом – я же разговаривал не с ней, а с ее собакой; с другой стороны, она, возможно, могла бы что-нибудь извлечь из нашего разговора.

– Люди заводят животное, – продолжал я. – Или ребенка. И умудряются делать все для этого животного или для этого ребенка. Животное – жалкое и невинное, ребенок слишком мал, чтобы о себе позаботиться. Так или иначе, оба зависят от других, это ключевые слова. Люди любят тех, кто от них зависит. Но если они никого не заводят, им нечего предложить. Они становятся старыми и больными, и приходится очень громко орать, чтобы они тебя поняли; или же они забывают все, что им говорят. Если ты собака, ты оказываешься привязанным к ходунку и должен срать в саду, моля бога послать того, кто даст тебе поесть в тот день, когда старушка утром умрет в своем кресле.

Рассказ еще не закончился. В действительности рассказ был гораздо длиннее, но пес больше не слушал. Держа голову над самой травой, он поплелся обратно к кухонной двери. Госпожа Де Билде, в свою очередь, выставила один из своих голубых шлепанцев вперед, будто хотела оставить меня в одиночестве на балконе.

– Госпожа Де Билде, – сказал я.

Она не посмотрела наверх, но, по крайней мере, остановилась; я увидел, как ее пальцы затеребили кармашек фартука и выудили из него смятую в комок бумажную салфетку. Я решил, что она собирается вытереть лоб, но она поднесла комок к глазам.

– Госпожа Де Билде, – продолжал я. – Некоторое время назад я предложил вам пять тысяч гульденов, если вы поищете для себя другое съемное жилье. Я даже предложил взять на себя расходы по вашему переезду. Сегодня я добавляю еще две с половиной тысячи гульденов. Это мое последнее предложение. Больше сумма увеличиваться не будет. Семь с половиной тысяч гульденов – это куча денег, если учесть, что вы пищите о протечке, стоит мне уронить чашку кофе. Вот как сегодня.

В воцарившейся после этого тишине я слышал ее дыхание, еще более тяжелое и утомленное, чем обычно, словно у воздуха отвоевывалась каждая порция кислорода. Будь это и вправду радиопостановка, самым выигрышным вариантом было бы первым уйти в дом и оставить госпожу Де Билде в саду, наедине с ее мыслями, а не поступать наоборот. Но я внезапно почувствовал страшную усталость.

Я постоял еще некоторое время, совершенно без всякого толку, на своем собственном балконе; и конечно, в это время заморосил дождик. Когда я снова посмотрел вниз, госпожа Де Билде уже исчезла.

– В соответствии с балльной системой… – услышал я, присев на корточки за слегка приоткрытой балконной дверью; я был в одних трусах. – В соответствии с балльной системой, ты точно переплачиваешь пятьдесят гульденов.

Это был голос Тиции Де Билде.

– И все это при таком неудовлетворительном обслуживании.

Голова у меня раскалывалась. Спуск по лестнице забрал последние силы. Сидя на корточках у балконной двери, я мог видеть бутылку «Джека Дэниелса», стоявшую среди других бутылок на полке напротив кухонного стола. Коробочка с нурофеном лежала, незаметная, в ящичке возле раковины. Две таблетки по двести миллиграммов и полстакана «Джека Дэниелса» – и на несколько часов мусорные мешки и скачущие рысью лошади оказались бы на почтительном расстоянии от меня. Между тем я понятия не имел, что делаю тут, сидя в этой невозможной позе за балконной дверью и слушая разговор о балльной системе. После протечек, случившихся несколько месяцев назад, я сделал передышку – не потому, что пришло время отдохнуть, а лишь из желания создать у госпожи Де Билде иллюзию, что протечками все и ограничится.

– …здесь, прямо у меня над головой.

Ее голос вывел меня из дремоты. Наверное, я ненадолго отключился, сидя на корточках, потому что последняя фраза не была продолжением предыдущей.

– Неужели! – раздался голос Тиции. – Когда?

– Не так давно. Я выводила Плута в сад. А она вышла на балкон – взять две бутылки пива из ящика. А потом он подошел к ней сзади. Он схватил ее так крепко… Здесь…

– Да?

– Тогда она обернулась и стала его целовать. В губы. И обняла его. И он тоже…

– Он тоже…

– Да. Он хватал ее за все места, до которых мог дотянуться. И начал делать руками вот так… И там тоже.

– Мама!

– Я же сама это видела. Думаю, они бы просто продолжили… Я имею в виду, до самого конца… тут, на балконе… По крайней мере, так это выглядело… Но потом они увидели, что я стою…

Тиция Де Билде коротко вскрикнула.

– Они не знали, что им так скоро придется зайти в дом, – продолжала ее мать. – Она приводила в порядок волосы, потому что они совсем растрепались…

– А он… он…

Раздался пронзительный свист чайника.

– Было довольно темно. Я стояла как вкопанная, но они не обращали внимания на сад.

– Погоди-ка… чайник…

Свист чайника замер; потом дверь в сад закрыли.

Я осторожно встал и, держась одной рукой за кухонный стол, открутил колпачок с «Джека Дэниелса». Я старался не слишком торопиться и делал все как можно медленнее. Тем не менее синие пятна в поле моего зрения перемещались слева направо, а всякий раз, когда я пытался поймать их взглядом, удирали – поспешно, короткими рывками, как пугливые рыбки в аквариуме. Чайник со свистком продолжал где-то завывать, пусть даже в другом измерении, протянувшемся параллельно воспринимаемому миру.

Первый глоток обжег мне горло и прошел по пищеводу до самого желудка. Я взял из ящичка коробку нурофена и забросил в горло сразу четыре таблетки.

На полочке над раковиной, между кофейными кружками, стояло Кристинино зеркало с ручкой, перед которым она наводила красоту, собираясь на ужин или на праздник. Одна сторона у него была обычной, а другая сильно увеличивала отражение. Я выбрал увеличивающую сторону. Лицо было отекшее и красное, с припухшими веками, а на середине верхней губы сидела противная черная корочка. Запивая таблетки нурофена «Джеком Дэниелсом», я старался не терять из виду своего отражения. Потом я поставил зеркало на кухонный стол и повернул его так, чтобы видеть немалую часть увеличенного себя.

В «Беспечном ездоке» [28] только что выпущенный из тюрьмы адвокат, которого играет Джек Николсон, прямо на улице выпивает из металлической фляжки первый после освобождения глоток виски. Напиток втекает в него, он издает что-то вроде «нюк-нюк-нюк» и при этом ритмично бьет себя локтем по боковой стороне грудной клетки – больше всего это похоже на то, как птица хлопает крыльями.

В кино исполнитель главной роли нередко замечает тех, кто неожиданно входит в помещение, благодаря зеркалу; наверное, поэтому не было случайностью то, что я впервые увидел ту девушку – мельком – именно в зеркале. Она стояла в коридоре, почти у самого входа в кухню, но я не слышал, как она зашла в дом.

28

Easy Rider, культовый американский фильм 1969 г.

Я еще два раза хлопнул себя локтем по боку. «Нюк-нюк-нюк», – сказал я еще раз: останавливаться на середине было бы неестественно.

У нее были длинные черные волосы и большие черные глаза. Во взгляде, направленном на меня, читалось что-то среднее между удивлением и весельем.

– Доброе утро, господин Морман, – бодро поздоровалась она, плавным движением снимая с плеча маленький синий рюкзак.

Сначала я поставил стакан с виски обратно на кухонный стол и только после этого оглядел свое тело сверху вниз, вплоть до того места, где кончались трусы и начинались белые ноги.