Звезда Тухачевского

Черт знает как замысловато и вычурно, не докопаешься до сути! Ворошилов стремительно перевернул страницу.

«Именно на такую цель и должны быть направлены все помыслы и интересы артиллеристов. Дело не в увлекательности артиллерийского огня, а в его основном результате — продвижении пехоты».

Ну к чему строчить такую ахинею, доказывать, что дважды два — четыре. Ворошилов нервно вскочил с кресла и стремительно прошелся по кабинету, размышляя, читать дальше или не читать. И все же решил дочитать до конца.

«Я нападаю в этих строках не на всю массу артиллерийского комсостава, которая имеет живые силы, а лишь на патентованных артиллерийских алхимиков. Этот орден очень сплочен, стар и зловреден. Его влияние надо забраковать и изжить. Только тогда Красная Армия станет неотразимой в наступлении, когда в артиллерии возьмут верх разумные взгляды, когда она проникнется тем здоровым убеждением, что артиллерия существует для пехоты, и когда будет искоренен старый схоластический принцип, считающий, что артиллерия — для артиллеристов».

Ох и скользкий ты, Михаил Николаевич, скользкий, что тот налим! Он, доброхот, нападает, оказывается, не на всю массу артиллерийского комсостава! Еще бы, попробуй только замахнуться на всю! Да ты же профан в артиллерии, а суешь туда свой нос! И как ни изворачиваешься, все равно сам себя перехитрил, попался на крючок! Прекрасный случай натравить на тебя всю массу артиллерийского комсостава, вот тогда посмотрим, что ты, голубок сизый, запоешь!

И Ворошилов, схватив телефонную трубку, позвонил начальнику Главного артиллерийского управления. Забыв даже поздороваться, возбужденно прокричал в трубку:

— Читал писания великого стратега Тухачевского? Нет? Да с такой расторопностью, как у тебя, ты даже о том, что наша конница ворвалась в предместье Парижа или Берлина, последним узнаешь! Ты хотя бы ведаешь, кто ты есть? Знаешь? Ни черта ты не знаешь! Ты — патентованный артиллерийский алхимик! И все вы — замшелые артиллеристы, а не боевой род войск. Почему не род? А ты сам у него почитай, ты что, неграмотный? Да потому что наш лихой полководец всех вас чохом зачислил в орден, наподобие ордена иезуитов, понял? Если не понял — открой энциклопедический словарь, вникни. И орден твой он на весь белый свет объявляет очень сплоченным, старым и зловредным. Ну, не буду все пересказывать, тошнит, ты сам почитай и сегодня же изволь прибыть ко мне, к двадцати ноль-ноль.

Положив трубку, Ворошилов тут же вызвал помощника:

— Все эти материалы — в особую папку, для доклада товарищу Сталину.

20

Был уже поздний вечер, по-зимнему мрачный, когда Тухачевскому позвонил Литвинов, народный комиссар иностранных дел.

— Михаил Николаевич, на этот раз, хочется вам этого или нет, мы с вами в одной колеснице, — после обычных приветствий весело сказал Максим Максимович.

— Буду тянуть в упряжке усердно, — в тон ему ответил Тухачевский. — Ворошилов мне уже сообщил. Я готов.

— Думаю, что вам следует взять в поездку Нину Евгеньевну. Она украсит наше общество.

— Непременно передам ей ваши слова. Еще бы, комплимент самого наркоминдела!

— Комплимент заслуженный, — отметил Литвинов. — Кроме того, традиция, которую вряд ли следует игнорировать. Мы предпочитаем держать своих жен в тени, и напрасно. Это же просто азиатчина. Только велите ей одеваться теплее. В Лондоне в эту пору бывают деньки, когда пробирает до костей.

— Никогда не был в Англии, — поблагодарив за совет, сказал Тухачевский. — А вы, можно сказать, коренной англичанин. Как бы мне пригодился ваш опыт!

— Нет ничего легче, чем давать советы, — отозвался Литвинов. — Но здесь, в наркомате, нам все равно не дадут поговорить. Приезжайте-ка ко мне на дачу, в Фирсановку, ну, скажем, завтра часиков в восемь вечера.

— А если бы вы к нам, Максим Максимович? Как-никак, а комплименты из первых уст Нине Евгеньевне будут куда дороже!

— Вот уж не предполагал, что вы такой мастер интриги, — рассмеялся Литвинов. — Сдаюсь! Когда прикажете прибыть?

И они сговорились встретиться на квартире у Тухачевского, в доме на Берсеневской набережной.

Тухачевский уже знал, что он включен в состав делегации, направляющейся в Лондон на похороны короля Георга Пятого, занимавшего английский трон двадцать шесть лет кряду и скончавшегося на семьдесят первом году жизни. Делегацию поручили возглавить Литвинову.

Однако чем объяснить, что выбор пал на него, Тухачевского? Михаил Николаевич задумался. Понятно, что двух наркомов не пошлешь, а представлять Красную Армию, хоть от нее у правящей Англии и сводит скулы, кому-то надо. Король есть король. Если оценивать факт включения его, Тухачевского, в состав делегации беспристрастно и не пытаться обнаружить тут тайную подоплеку, то можно рассматривать этот шаг как свидетельство доверия. Но о каком доверии может идти речь? Отношения с Ворошиловым накалены до предела, тот зорко следит за тем, чтобы он, Тухачевский, не выходил без его ведома напрямую на Сталина. Встречи его с наркомом всегда оставляли неприятный осадок и вызывали чувство незаслуженной обиды.

Было время, когда Тухачевский часто ездил в зарубежные командировки, особенно в Германию, где общался с высшими чинами рейхсвера, посещал танковые и авиационные заводы, в том числе и заводы Мессершмитта. Он понимал, что каждая такая поездка приносила пользу для усиления Красной Армии оружием и военной техникой. Деловые контакты, которые приходилось устанавливать с рейхсвером и главами германских военно-промышленных фирм, были естественными и необходимыми и не могли у кого бы то ни было вызывать подозрения. Ныне же, когда предписывалось каждый шаг человека, отправлявшегося с теми или иными целями в зарубежные поездки, брать под строжайший, неусыпный контроль, все изменилось. В истории человечества уже были периоды, когда люди, становясь маниакально подозрительными, переставали верить даже самим себе, в результате чего общество доходило едва ли не до грани самоуничтожения.

Однако приказ есть приказ, и Тухачевский решил не столько размышлять и строить всевозможные Догадки, сколько думать о том, как лучше выполнить ту миссию, которая на него возлагалась. Ведь задача состояла не только в том, чтобы присутствовать на похоронах, но и максимально использовать эту поездку для деловых встреч с английскими военными кругами.

Нина Евгеньевна по-своему восприняла известие о поездке. Тухачевский надеялся на то, что она будет чисто по-женски радоваться, получив возможность побывать в Париже и Лондоне, увидеть другой мир, столь непохожий на тот, в котором она жила. Однако Нина Евгеньевна восприняла эту весть как-то очень серьезно, словно нежданная тучка обволокла ее нежное, излучающее женское обаяние лицо. Она с неосознанной еще тревогой посмотрела на мужа, медленно и нетвердо, как после болезни, подошла к нему и, обняв его за широкие плечи, прильнула головой к грубому сукну шинели, в которой еще таился морозный воздух, занесенный с улицы.

— Что с тобой? — встревожился Тухачевский. — Вот уж не думал, что от радостных известий люди способны плакать. Тебе ведь надо решить уйму проблем: как одеться, какие наряды брать с собой, как вести себя со знатными англичанами. И к тому же что приобрести в лондонских и парижских магазинах для себя и для дочери, да и для своего обожаемого мужа. А еще — как завтра вечером встретить самого наркоминдела.

Нина Евгеньевна не отвечала и все теснее прижималась к нему, будто боялась, что он внезапно уйдет и уже никогда не вернется.