Звезда Тухачевского

Была между ними и существенная разница: Колчак не поменял своих взглядов, не изменил своим принципам и пристрастиям, остался в том стане, который его породил и выпестовал, где проросли его родословные корни; Тухачевский же, не задумываясь и не мучаясь угрызениями совести, перешел на сторону тех, за кем шел народ, за кем была сила и за кем было будущее — неизвестно еще, насколько прочное и продолжительное, но — будущее…

И им ничего не оставалось, кроме того что биться друг с другом не на жизнь, а на смерть…

20

Еще подростком Витовт Путна был схож со своим сверстником Тухачевским тем, что тоже музицировал, только не на рояле или скрипке, а на пастушьем рожке. Он вырос в семье бедного литовского крестьянина, и, когда стало ясно, что пастух — слабый помощник в семье в материальном плане, отправился в Ригу, где работал и учился в ремесленной школе. В свои неполные двадцать лет за крамольные речи на митингах угодил в тюрьму, но через год был выпущен из нее, но не на волю, а в окопы Первой мировой, где и имел несчастье отравиться ядовитыми газами.

Военную карьеру, как и Тухачевский, Путна сделал благодаря революции. В гражданскую войну судьба забросила его на Восточный фронт, в Пятую армию Тухачевского, где он сперва был командиром бригады, а затем начальником 27-й стрелковой дивизии, прославившейся своим героизмом, особенно в боях за Омск. Позже, в период польской кампании [23] , дивизия эта была в полном составе переброшена на Западный фронт, и Путна снова попал «в объятия» Тухачевского.

Витовт Путна смотрел в окно почерневшей от времени бревенчатой крестьянской избы на окраине недавно отбитой у белых деревни и, запрокинув черноволосую голову, любовался высоким холодным небом. Чем-то оно напоминало ему литовское небо над его родной деревушкой: до невероятия синее, оно было девственно молодым и, казалось, самой своей синевой и молодостью протестовало против войны, звало к жизни.

23

Имеется в виду советско-польская война 1920 г., поддерживаемая Антантой.

От этих раздумий Путну отвлекли хрипловатые звуки, доносившиеся из радиоприемника, установленного в избе. Приемник был трофейный, с английским клеймом, и Путна очень гордился, что только в его дивизии есть такое чудо, с помощью которого можно было, как в волшебной сказке, сокращать расстояния. Проходившие мимо бойцы во все глаза смотрели на это чудо, предполагая, что внутри диковинного ящика сидит человек.

Путна подошел поближе к хрипевшему и шипевшему приемнику. Боец-радиотелеграфист, наскоро закончив обматывать тряпкой сапог с отвалившейся подошвой, по всей форме отдал честь начдиву.

— Кто это там у тебя вякает? — с насмешливой улыбкой поинтересовался Путна.

— Какой-то белый гад, товарищ комбриг, — весело отозвался боец. — Сейчас будет передавать депешу.

— Ну-ну. — Путна уселся на скамью, стоявшую возле окна. — Послушаем.

В приемнике что-то оголтело заверещало, потом запищало, и наконец, будто из преисподней, раздался басовитый прерывистый мужской голос:

«В Совдепию. Всем, всем, всем… Номер шесть… Нашими войсками наголову разбиты… двадцать шестая и двадцать седьмая красные дивизии… Захвачено три орудия, восемь пулеметов…»

Неожиданно приемник замолк. Радиотелеграфист нервно покрутил черные эбонитовые ручки настройки, развернул антенну. И снова тишину раннего утра взорвали хрипы, скрежет, писк, и среди всего этого звукового хаоса вновь прорвался все тот же голос:

«Пробил час мести большевикам… Красноармейцы, штык в землю! Переходите на сторону верховного правителя адмирала Колчака… Вы получите свободу и землю… Мы идем церемониальным маршем на Москву! Подписал полковник Каппель».

— А, это вы, Владимир Оскарович! — почти радостно воскликнул Путна, словно он встретил нежданно старого и желанного друга. — Вот уж не думал, не гадал, что полковник Каппель, для которого слова «Честь имею!» вовсе не пустой звук, вдруг окажется таким мелким лжецом! Хорошо еще, что не оповестил весь мир, будто взял в плен комбрига Путну или командарма Тухачевского! Ну, пошерстил нас основательно — это верно. Трофеи подсчитал точно, как скупой рыцарь сокровища. А вот насчет Москвы…

— Подавится он нашей Москвой, — подхватил радиотелеграфист.

— Можете передать ответ? — спросил его Путна.

— Готов передать, товарищ комбриг!

— Мы приняли белое радио от полковника Каппеля. Передайте полковнику Каппелю красное радио.

И Путна почти торжественно продиктовал ответ:

— «Полковнику Каппелю. На ваш номер шесть. Смеется тот, кто смеется последним».

— И все? — удивленно вскинул рыжие брови радиотелеграфист.

— Все. И подпись — комбриг Путна.

Радиотелеграфист поспешно застучал рукояткой передатчика. Отстучав произнесенный Путной текст до его подписи, он озорно, по-мальчишески взглянул на комбрига, сверкнул желтоватыми зубами и решительно добавил уже от себя: «Так-растак вашу мать!..» И лишь после этого отстучал подпись комбрига.

— Окончательную редакцию ответа одобряю, — похвалил Путна и поощрительно хлопнул крепкой ладонью по узкому плечу радиотелеграфиста. — Хотя и не очень вежливый ответ.

Снова с нежностью взглянув на синее небо, Путна отправился в штаб, где его ожидал комиссар Сорокин: тому не терпелось показать комбригу первый номер газеты, родившейся прошлой ночью.

Дело в том, что в одном из отбитых у противника городов Сорокин заглянул в типографию и приказал бойцам прихватить с собой обнаруженный там ручной печатный станок, который полиграфисты обозвали «бостонкой», ну и конечно же все типографские принадлежности к нему. И объявил, что нужно наладить выпуск своей газеты.

— Инициатива заслуживает внимания, — поддержал его Путна. — Но ты же знаешь, что в армейских условиях всякая инициатива наказуема. И свою идею тебе придется осуществлять самому. Тем более, что опыта тебе не занимать: сам рассказывал, что работал в ленинской «Правде».

— Осилим! — весело откликнулся Сорокин. — К тому же авторов у нас — тьма. Считайте, весь личный состав бригады. И первый наш корреспондент — комбриг товарищ Путна.

— Согласен, если ты будешь вторым. Кроме того, тебе придется писать и за личный состав: у нас же грамотных — раз, два и обчелся. А название уже придумал?

— А чего тут голову ломать? Если «Окопная правда» — подойдет?

— Тухачевский не одобрит, — улыбнулся Путна. — В таком названии не чувствуется наступательного духа. Ты что, товарищ Сорокин, сторонник позиционной войны?

— У меня другого названия нет, — уперся обидчивый Сорокин.

— Ну и валяй, называй по-своему! Я что, против?

И вот газета готова! Сорокин с торжественным видом протянул Путне двухполоску на рыжеватой шершавой бумаге. Путна быстро пробежал глазами «новорожденную».

— Для начала совсем неплохо! Тем более, что заголовки — вполне в наступательном духе командарма! Надо поскорее размножить — и в части. — Он на минуту задумался. — А что, если поделимся тиражом и с соседями? Тебе не жалко?