Звезда в хвосте Льва

«Как мне быть?» – понял Журавушкин по мимике Ромашова, тщетно пытаясь уловить хотя бы слово. Наконец, Ромашов поднялся на трибуну.

– Я буду говорить от имени Василисы Петровны, – внезапно севшим голосом сказал он. – Потому что сама она не придет.

– Как так? – взвился Журавушкин. – Ну, так мы подождем! Подождем, когда обвиняемая… Я хотел сказать, свидетельница сможет это сделать!

– Она не придет никогда, – прокашлявшись, сказал Ромашов. – Сегодня ночью Василиса Петровна покончила с собой.

Зал ахнул. Потом все разом заговорили.

Журналистская трибуна взволнованно загудела.

– Тишина! – обрушился на трибуну молоток. – Ситуация чрезвычайная, поэтому я решила, что говорить будет Ромашов! Он нам сейчас расскажет, как это случилось! Адвокат и государственный обвинитель молчат, пока Ромашов не закончит! Андрей Георгиевич! Продолжайте!

– Мы не забеспокоились до самого утра, – взволнованно сказал тот. – Василиса Петровна рано ложится спать, все к этому привыкли. Но и встает тоже рано. Накануне мы с ней поговорили. Я передал ей все, что сказал мне по телефону адвокат Журавушкин. Что в случае ее неявки в суд, дело будет отправлено на доследование и Василису Петровну заключат под стражу после того, как предъявят обвинение. Я ведь правильно все передал, Аркадий Валентинович? Вы мне именно это сказали вчера вечером по телефону?

– Да, все так, – кивнул Журавушкин, который еще не оправился от шока.

– Василиса Петровна сказала мне на это, что в таком случае она будет завтра свидетельствовать. И ушла в свою комнату. Я встал рано, потому что помнил о пробках. К моему удивлению, я не нашел на кухне Василису Петровну. Такого еще не было никогда. Она всегда вставала засветло, чтобы приготовить нам завтрак. И я пошел к ней в комнату. Дверь оказалась заперта изнутри. Я забеспокоился и позвал Фиму. Вдвоем мы попытались выломать дверь. На шум пришла Даша, у которой оказался второй ключ. Когда мы открыли дверь… – Ромашов запнулся. – В общем, она повесилась… Мы задержались потому, что ждали полицию. Василису Петровну час назад увезли в морг. Я попросил соседку присмотреть за Дашей, пока нас с Фимой не будет. Я знаю, что сегодняшнее заседание очень важно. Нам разрешили снять копию с предсмертной записки. Подлинник они забрали, сказав, что будет расследование. Но она существует, эта записка, я не знаю, как там у вас это делается, – Ромашов вопросительно посмотрел на судью, – вы, наверное, можете на него взглянуть? На подлинник?

– Зачитайте предсмертную записку свидетельницы, – кивнула судья. – Если нужен будет подлинник, суд с ним ознакомится.

– Вот что мы нашли в комнате на столе. «Бог вам всем судья, – вздохнув, начал Ромашов. – Ухожу, чтобы позор не покрыл всю мою семью. Дашенька, внучка, ты ни в чем не виновата. Виноваты злые люди, которые решили нас с тобой оболгать. Якобы твоя бабушка убийца! Видит Бог, греха на мне нет. Крови нет на моих руках. Не убивала я Настю. Клянусь жизнью своих внучек и единственного правнука! Даже в мыслях такого не было! А кто убил, я скажу. Раиса Раевич. В том и свидетельствую. Я пошла в сад, как только услышала первый выстрел. Я их там и увидела, обеих. А что бежала бегом через черный ход, да куда мне? Сами посудите, люди! Стара я уже! Но у нас ведь, кто бедный, тот и неправый. Засудят меня, я это вчера поняла, когда мне Андрей Георгиевич все объяснил. Мол, все уже решили. Куда мне против ваших ушлых адвокатов? Я женщина простая, и денег на них у меня нет. А в тюрьме я умру от болезней и издевательств. Поэтому и беру на себя грех самоубийства. Богом прошу, Андрей Георгиевич! Добейтесь моего оправдания! Чтобы вернули мне мое честное имя! Не убийца я! И тогда душа моя успокоится. Вам же спасибо за все, вы единственный, кого я чтила, а тайком и любила, как родного сына. Вам одному верю. Сдержите свое слово, Андрей Георгиевич: берегите Дашеньку. Ей приношу себя в жертву. Пусть хоть она хорошо поживет. Надеюсь, она поймет меня и простит. Внученька, родная моя, береги себя и будь счастлива! На сем прощаюсь с вами со всеми. Я сделала это добровольно, не по чьему-то принуждению, а чтобы избежать позора и осуждения. Василиса Градова». – Ромашов рассеянно замолчал. А потом сказал: – Все. Это все, – повторил он.

– По-моему, достаточно, – сказала судья в гнетущей тишине.

Предсмертное письмо Василисы Петровны произвело на всех сильное впечатление. Это был крик отчаяния, мольба о том, чтобы все поверили, наконец, в ее невиновность. Журавушкин чувствовал себя, как оплеванный. Получается, он вчера дожимал пожилую женщину и в итоге довел ее до самоубийства. Да, он имел на это право, он допрашивал в суде важную свидетельницу. Но все видели, как он себя при этом вел. Цинично и жестоко. День его предполагаемого триумфа превратился в черный день его позора. В ходе расследования самоубийства Градовой адвоката Журавушкина наверняка пригласят к следователю. Есть такая статья в Уголовном кодексе: доведение до самоубийства. Как адвокат, Журавушкин прекрасно понимал, что виновен. И как теперь отбиваться? А, главное: как с этим жить?

– И что теперь делать? – упавшим голосом спросил у судьи Ромашов.

– Я думаю, ваша честь, мы вернулись к тому, с чего начали, – вмешался прокурор. – У кого-нибудь остались сомнения в невиновности Василисы Петровны Градовой? Я думаю, нет. Сама она ясно свидетельствует против Раисы Раевич. Что касается нашего уважаемого адвоката, – с иронией поклонился он Журавушкину. – Есть у вас еще хоть что-нибудь кроме положительных характеристик? Или вы допросите, наконец, вашего последнего свидетеля? – прокурор кивнул на Ромашова.

– Нет! – вздрогнул Журавушкин. Он уже понял, что этого-то как раз нельзя допустить. Ромашов явно не в себе. Он не готов. – Я приглашаю на свидетельскую трибуну Ефима Ивановича Раевича!

– Опять? – с иронией спросил прокурор. Ромашов, кажется, тоже удивился.

– В деле открылись новые обстоятельства, ваша честь! Я знаю, что Раевич скрыл от нас важный факт!

– Не делайте этого! – не удержалась Рара.

– Подсудимая! – гневно стукнул молоток.

– Аркадий Валентинович! Опомнитесь! – покачал головой Ромашов. – Фима сейчас не в том состоянии…

– Я на этом настаиваю! – в отчаянии Журавушкин не соображал, что сам идет в западню. Ему не терпелось исправить ситуацию.

– Ну, хорошо, – кивнула судья. – Андрей Георгиевич, покиньте трибуну. Дайте слово другому мужчине, проживающему в вашем доме. Нам всем надо передохнуть.

Удивленный Фима поднялся на трибуну.

– Ваша честь, господа присяжные… – Журавушкин для эффекта сделал паузу. – Я узнал этот факт от Раисы Гавриловны, но по ее просьбе вынужден был молчать. Дело в том, что моя подзащитная приносит себя в жертву ради человека, которого любит. Своего мужа.

Журналисты тут же оживились. Жена-то, оказывается, любит мужа, а не красавца-актера! Да еще и в жертву себя приносит этому чудику! Да в уме ли господин адвокат? Судья тоже посмотрела на Журавушкина удивленно. Даже прокурор сказал «ну-ка, ну-ка» и подался вперед.

– Я не понимаю, о чем вы… – рассеянно сказал Фима Раевич.

– Только давайте на этот раз обойдемся без Бодлера, – предупредил Журавушкин. – Сдается мне, Ефим Иванович, что за цитатами классика вы прячете свое истинное лицо.

– Кто? Я? – искренне удивился Фима.

Он был сейчас в состоянии прострации. Журавушкин понял, что Раевича можно взять голыми руками. Вот сейчас Ефим Иванович будет говорить правду и только правду.

– В тот вечер, когда была убита Настя, вы первым вышли в сад, – громко сказал он, обращаясь к Раевичу. – Вы, а не моя подзащитная, и не Градова. Ваша жена разговаривала на кухне с Василисой Петровной. Они обсуждали сломанный кран. Дверь была приоткрыта. Раиса Гавриловна видела, как вы на цыпочках, в одних носках, крадетесь к выходу, прижимая к груди ботинки! Это так?

– Я…

– Говорите: так оно и было?

– Да, – сдался Раевич.

– Говорите всю правду! – велел Журавушкин.

– Но я не могу… – простонал Ефим Иванович.

– Стараниями адвоката Журавушкина у нас, кажется, появился новый кандидат на роль убийцы, – с иронией сказал прокурор.

– Молчать! – грохнул о трибуну молоток. – Вопрос серьезный и по существу! Раевич, это вы, опережая всех, вышли в сад?!

– Да.

– Говорите!

– Хорошо. Я расскажу все. Я хотел молчать, но теперь скажу. Прости, Рара, – он бросил умоляющий взгляд на жену. – Я очень тебя люблю, но эти люди меня вынуждают.