Звезда в хвосте Льва
Шрифт:
– Как скажите, – пожал плечами Ромашов.
– Теперь все зависит только от вас.
– Я понял. Не беспокойтесь, я справлюсь. Ну что, Фима, пойдем?
– Да, конечно.
Стоя на ступеньках крыльца, Журавушкин видел, как они садятся в машину. Самому ему ехать домой не хотелось. Ему казалось, что все на него оглядываются, все его узнают. А! Этот тот самый адвокат Журавушкин, который доводит людей до самоубийства! Этот монстр, этот жалкий неудачник! Это пугало с адвокатским удостоверением!
Он даже в ресторан не поехал обедать. Сейчас везде этот вай-фай! Все торчал в Инете, читая горячие новости. А журналисты наверняка уже постарались.
«Главная свидетельница по делу Стейси Стюарт
«Адвокат убивает свидетелей!»
«Смерть идет за ним по пятам».
Как-то так. Фантазия у писак богатая.
«Сейчас спасти меня может только Ромашов, – тоскливо подумал Журавушкин. – Завтра последнее заседание, потом прения, моя заключительная речь… Я справлюсь. Еще ничего не закончено и не потеряно…»
Дома его ждала надутая жена.
– Ты почему так рано вернулась с работы? – удивился он.
– А как я могу смотреть людям в глаза, когда мой муж – убийца? – сердито сказала Галина. – Я не выдержала и сбежала. Сказала, что у меня голова болит. Она и в самом деле болит. Я даже подумываю взять больничный.
– Так ты все уже знаешь?!
– Дорогой, я умею читать. И все остальные тоже. Все знают, кто такой мой муж. Завистников полно. Сначала у меня с ехидной улыбочкой интересовались, правда ли, что ты содержишь накачанную силиконом актриску? Мол, Галочка, сочувствуем твоим проблемам, все мужики – кобели. Особенно знаменитости. А ведь ты, Аркаша, теперь знаменитость. Но, оказывается, это были цветочки! Вчера ты издевался над пожилой женщиной. Которая ночью, не выдержав этого, повесилась. Я и не знала, что мой муж – чудовище! На что еще ты готов ради денег и славы?
– Галя, я ни в чем не виноват!
– Да? А кто?
– Это моя работа!
– Хватит прятаться за работу! Ты не спишь со мной, потому что работа! Не интересуешься моей жизнью, потому что работа! В ресторанах объедаешься, потому что работа! Времени для фитнес-клуба не находишь, потому что все та же работа! А теперь ты убиваешь людей, потому что работа такая! Все, Аркаша, край! Дальше уже некуда. Или есть куда? Какой еще сюрприз ты мне готовишь?
– Это ведь ты меня уговорила согласиться на предложение Ромашова!
– Вот, настоящий мужчина! – не удержалась Галина. – Ромашов! Красавец, умница! К тому же верный и преданный! А ты его подвел!
– Но я…
– Все! Хватит! – она ушла в спальню, в который уже раз захлопнув перед его носом дверь.
Вот в таком состоянии он и встретил следующее, решающее утро.
– Я вызываю на свидетельскую трибуну Льва Георгиевича Ромашова!
Голос Журавушкина дрожал от волнения. Все прекрасно понимали: это кульминация. Последняя попытка защиты смягчить приговор. Журналисты стали переглядываться и перешептываться. Зрители тоже заметно оживились. Пока секс-символ шел к трибуне, его сопровождала волна комментариев, которая по мере приближения Ромашова к лобному месту становилась все выше и выше. В самом конце, уже на ступеньках, взволнованный гул голосов превратился в девятый вал.
– Тишина в зале! – стукнула молотком судья.
Ромашов был одет в узкие джинсы и простой белый свитер. Это ему безумно шло, он был так прост и мил, что все женщины, сидящие в зале, невольно вытянули шеи.
«Весь в белом, – невольно подумал Журавушкин, вынужденный признать, что Андрей Георгиевич – красавец-мужчина. – Какие же у него все-таки глаза?»
Но Ромашов стоял к нему боком, Журавушкин видел чеканный профиль актера, упрямый подбородок, чуть выдвинутый вперед, и длинные ресницы-шторы. Взгляд Ромашова был направлен на судью, время от времени Андрей Георгиевич переводил глаза на трибуну, где сидели присяжные. На Рару он не смотрел. Она же вся подалась вперед и замерла
в ожидании. Момент был драматический.– Лев Георгиевич, вы готовы?
– Да, – спокойно ответил тот.
– Дело в том, что по паспорту имя свидетеля Лев, а не Андрей, – пояснил Журавушкин. – Расскажите, свидетель, а почему вы поменяли имя?
– Возражаю! К делу не относится! – тут же заявил прокурор.
– Помолчите, – отмахнулась судья.
«Хорошо, что она женщина», – подумал Журавушкин. Он был уверен, что Ромашов скажет все, что захочет, и никто его не прервет. Это его день. Как говорится, полный метр, и крупным планом. Они договорились начать издалека. О том, как начиналась эта любовь, и какое влияние оказала Рара на формирование личности известного актера, кумира миллионов, если выражаться сухим языком протокола. Журавушкин удовлетворенно кивнул и приготовился слушать. В зале наступила гробовая тишина.
– Здесь, на скамье подсудимых, сидит моя крестная мать, – Ромашов легким кивком указал на стекло, за которым замерла Рара. – Моя карьера началась в кинокомпании «Денебола», где она работала главным редактором. Когда я шел туда, то был прекрасно осведомлен о ее любвеобильности.
– И вы тоже стали жертвой ее чар?
– Нет, – спокойно сказал Ромашов. – Это она положила на меня глаз. Я был тогда юношей, еще не испорченным женщинами и не развращенным столицей. Наивным, порою голодным. У меня была пара выходов в театре, куда меня распределили сразу после училища. Так, «кушать подано». Я снимал угол, но и на это денег еле наскребал. Разумеется, я понимал, что актерская слава куется на киноэкране. Будут меня узнавать на улице – будет все. Рара настаивала, а я… Я не смог отказаться.
– Значит, подсудимая поставила вам условие: или вы становитесь ее любовником, или забудьте об актерской карьере? – тут же воспользовался молчанием ошеломленного Журавушкина прокурор. Ромашов говорил совсем не то, о чем они договаривались.
Но может, это такой тактический ход? Сейчас Андрей Георгиевич расскажет, как он постепенно влюблялся в свою кураторшу.
– Вы посмотрите на нее и на меня, – усмехнулся Ромашов. – Она старше на пять лет. Некрасивая, неухоженная. К тому моменту, когда мы встретились, она, по-моему, уже переспала со всей киношной и театральной Москвой. Вы слышали Родницына? И таких эпизодов было… – он развел руками. – Она прекрасно понимала, что ее часы тикают. Что надо куда-то пристроиться. В Москве скоро больше не найдется мужчины, который захочет ей помогать за определенного рода услуги. Ее мужа вы видели. Да он сам готов был ее продать, да и сейчас готов, лишь бы не притомляться самому. Ефим Иванович не привык работать.
– Но вы же сами только что ссылались на Родницына! – не удержался Журавушкин. – А тот сказал, что все держалось на связях Раевича!
– Подумаешь, сделать пару звонков однокашникам-журналистам. Не всем же так повезло: родиться в центре Москвы, в семье потомственных интеллигентов, получить блестящее образование, унаследовать связи, которые копились годами. Тут и делать-то ничего не надо. Найди себе негра, то бишь, раба, сделай из него марионетку и, попивая кофеек, дергай себе ее за ниточки, собирая деньги со зрителей.
– Да как ты смеешь! – вскочил Фима. – Ты негодяй!
– Раевич, сядьте! – стукнула молотком судья.
– Он лжет! Это же все чудовищная клевета! Все было совсем не так! – не унимался Раевич. – Это он умолял мою жену не бросать его! Он ей навязывался!
– Если вы не сядете, вас выведут из зала! – пригрозила судья.
– Фима, сядь, – тихо сказала Рара. – Иначе ты не увидишь и не услышишь самого интересного.
Раевич опустился обратно на стул и снял очки. Теперь он смотрел на трибуну, где стоял Ромашов, невидящими глазами. А потом и уши закрыл ладонями.