Звезда

8

Проболел я неделю. Как только перестал шмыгать носом, пошёл в школу, как сознательный. Потому что родителям моя учёба стала вдруг до лампочки. Серьёзно. То они, мама в особенности, над душой висели с этими уроками, шагу не давали ступить. Вечно приставали с расспросами, оценки проверяли и вообще активно интересовались моей школьной жизнью. Теперь мать лишь изредка спрашивает, как дела, на что я неизменно отвечаю: «Нормально». Вот и весь диалог.

С отцом и вовсе что-то непонятное творится. Какой-то замкнутый стал, сам на себя не похож. Пропадает с утра до ночи. Или, бывает, запрутся с матерью в спальне и шепчутся. Неужели это из-за аварии в Турунтаеве?

Отец так и не рассказал толком, что там случилось. Но именно с той ночи и пошли эти их шушуканья по углам и прочий напряг. Краем уха я слышал, что вроде кто-то пострадал, но кто точно, где и при каких обстоятельствах, выяснить не удалось. Пробовал у дяди Юры выспросить, но тот лишь пыхтит в усы и виновато помалкивает. Ясно – батя и его успел обработать. Партизаны.

Иногда не выдерживаю – в самом деле, что за шпионские игры?! Вломлюсь к ним с допросом, мол, какие проблемы, что, в конце концов, происходит? Оба тут же начинают юлить и утверждать хором, что я всё выдумал или мне показалось. Правда, сами при этом глаза прячут. Да и вообще атмосфера в доме стоит гнетущая уже какую неделю!

Сначала я нервничал, злился – за кого они меня принимают? Не маленький ведь уже. А потом надоело. Да пусть шепчутся сколько влезет, я в их дела больше не сунусь.

У меня вон школа, ЕГЭ на носу – это я уже мать передразниваю, конечно. Я вообще в этой каше, что называют школьной программой, ни черта не понимаю. Зачем нам суют столько предметов? Мне лично две трети из этого в жизни никогда не пригодится. Читать, писать, считать научился – спасибо. Зачем мне забивать голову тангенсами-котангенсами? Или чем мне помогут в будущем всякие Паскали и Омы? Моя судьба – футбол. Так что я свободно обойдусь без этих премудростей.

Но хочешь не хочешь, а в школу тащиться надо, а то ещё выгонят со справкой вместо аттестата.

Только вошёл в класс, сразу выцепил глазами Дубинину. Она тоже увидела меня. Тут же расцвела, ещё и рукой помахала, будто сто лет не виделись. Эти её жестикуляции, само собой, не ускользнули от подружек, Голубевской и Потаниной. И посыпались насмешки.

– О-о! Я что-то пропустила? Вы это видели?

– Дубинина на новенького запала! Вон аж подпрыгнула!

– Что, Дубинина, соскучилась? Радость прямо из ушей хлещет.

– Ты ему ещё на грудь кинься, такая трогательная встреча будет.

В классе захихикали. Мне стало немного неловко. Ну правда, к чему такой взрыв эмоций на глазах у всех? Но тут же вспомнилось, как Дубинина ко мне всю неделю бегала, так сказать, навещала больного товарища. И не с пустыми руками: то компот притащит, то булочки, то пирожки – и всё собственного приготовления. Стряпня у неё, кстати, отменная. Я целую неделю отъедался. Вот бы маме такие научиться печь!

В четверг она приходила одна, без Макса. Забежала продрогшая, как всегда лохматая, глаза горят.

– Я на пять минут! – предупредила с порога.

– А Макс где? – я уж привык, что они наведывались ко мне на пару.

– А его математичка оставила после уроков. К олимпиаде по алгебре готовиться.

– Горе от ума, – хмыкнул я. – Ну, проходи.

– Да я ненадолго.

– Ну, ненадолго проходи, – я равнодушно пожал плечами, мол, как хочешь, особо уговаривать не собираюсь.

Проходить она не стала, потопталась у порога. И разговор никак не клеился. Странное дело, когда Дубинина приходила с Максом, мы с ней болтали запросто. А тут вдруг оба растерялись. И как назло опять пришёл на ум тот случай в подъезде. Ведь это даже не случай, так, ерунда, мелочь, длиною в пару секунд… Что ж из головы-то никак не выходит?! Поймал себя на том, что тянуло снова её обнять. Но я сразу стряхнул эту дурь и вперился в неё взглядом, не то с раздражением – в конце концов, надоело уже маяться, не то с интересом – охота же понять, чем это она так впечаталась в память.

Вот именно – чем?! Лицо бледное до синевы, а кончик носа красный. В ушах маленькие белые камушки под жемчуг, но даже мне видно, что это дешёвая бижутерия. Сама стоит мнётся, голову вжала в воротник куцей куртёшки, как будто шеи нет. Волосы выбились из хвоста и висят, как сырая солома. Только глаза офигительные, но она их прячет. И вот губы… На них можно соблазниться, ещё как можно! И снова в голове зашевелились всякие мысли… И не только в голове – всё нутро будто потянулось к ней. К счастью, стоило мне об этом подумать, как она тут же встрепенулась, заявила, что ей пора бежать, и смылась. Только выгрузила из сумки кулёчек со своим печеньем да сунула мне листок с домашним заданием. Это чтобы я занимался самостоятельно, не отставал. Листок, разумеется, нечитанным был выброшен в мусорное ведро, а печеньки я съел с удовольствием.

А в пятницу они пришли уже с Максом. И, хотя вроде как общались непринуждённо, она явно избегала смотреть мне в глаза. Да и разговорчивости в ней поубавилось. А в выходные мы не виделись.

Хихиканье и подколки продолжались. Дубинина отмалчивалась, будто все эти шпильки не в её огород. Причём она умудрялась каким-то удивительным образом не терять лицо. Обычно ведь как? Если над тобой глумятся, ты либо отстаиваешь свои позиции кулаком или словом, кто на что горазд, либо молча терпишь издёвки и показываешь всем, какой ты жалкий и никчёмный. Дубинина же открыла для меня, что бывает и третий вариант. Она не отвечала на подколки, точно не подпускала их к себе, и всем видом демонстрировала, что ей глубоко плевать на мнение обывателей, которые пусть хоть лопнут от натуги, а настроения ей не испортят. Наверное, если бы она выглядела обиженной или огорчённой, я бы тут же вступился за неё. А так… я даже замешкался.

Пока думал, встрять мне или не стоит, Сачков подал голос, куда ж без него. Даже странно, что он так долго держался.

– А новенький-то быстрый какой. Не успел прийти, а уже по девочкам пошёл.

Тут я не вытерпел. Тем более Сачков – пацан, с ним церемониться не надо.

– Завидно? И вообще, у меня имя есть. Или память отшибло?

– Ага, отшибло, – ёрничал Сачков. – Как там тебя? Решёткин?

Класс дружно хохотнул, только Макс нахмурился да Алёнка прошипела:

– Придурки.

– Или Решетян? А может, Решетидзе? – не унимался Сачков, уже работая на публику. В чём юмор, я не понял, но этот рыжий вывел-таки меня из себя.

Честно говоря, словесные перепалки – не мой конёк. Но у меня есть другие аргументы. Я медленно поднялся и направился к нему. Сачков продолжал балаболить, но глазки-то забегали. Я уселся на его парту прямо перед ним, скинув тетрадь и учебник на пол, затем щёлкнул его по лбу. Не слишком больно, просто для острастки. Он ойкнул, рванулся из-за парты, но я придержал его за плечо.

– Тихо сиди. Значит, так, клоун беспамятный. Говорю последний раз: зовут меня Олег Решетников. Повторяй.

Он молчал. Я стиснул плечо покрепче. Рыжий скорчился и выдавил:

– Олег Решетников.

– Умница! А насчёт девочек и всего остального советую помалкивать. Втыкаешь?

– Угу.

Я вернулся на место под всеобщее гробовое молчание. Только потом, уже на уроке, уловил чей-то шёпот: «Ни фига новенький борзый!»

Вторая часть Марлезонского балета разыгралась на перемене перед физикой. Честно говоря, у меня и в мыслях не было устраивать бучу. Так уж вышло.