Звёздная болезнь, или Зрелые годы мизантропа

Луиза была в летнем платье с открытым верхом, улыбающаяся, свежая, опять повзрослевшая.

– У тебя одеколон какой-то женский… Как у моего соседа! – заметила дочь и, приложив ладонь ко рту, тихо засмеялась. – Только он – полная твоя противоположность… С косой ходит.

– С косой? Твой сосед? – Отец не понял, что дочь имеет в виду, но утвердительно кивал, довольный всем на свете. – Кстати, нашего изготовления… одеколон.., – добавил Брэйзиер. – Тебе что, не нравится?

– Твой собственный?

– Мы запустили пробный, в синем флаконе, разве не помнишь? Садись же, ну что ты топчешься… Я перекусить заказал. Ты не обедала, надеюсь?

– Как там, в Люксембурге? Всё утряс?

– Утряс.

Брэйзиер-младшая подошла к тележке с завтраком, сняла с тарелок белую салфетку, проверила начинку одного из бутербродов, приготовленных треугольниками, на английский манер, и, поморщившись, отложила его на тарелку:

– Я слышала, жулье со всей Европы ездит в Люксембург деньги прятать в банках… и что у них даже принц чем-то торгует, сувенирами или минеральной водой.

– Наверное так и есть.., – ответил отец, улыбаясь. – Луиза, пока вспомнил… Ты маме насчет будущих выходных звонила? Мы ведь тебя ждем. Ты помнишь, надеюсь, что твой брат…

– Нет, папа. Ну никак.

– То есть как – никак?.. Ты не приедешь?!

– Я же тебе объясняла…

Отец казался всерьез расстроенным. Но даже такая неприятность не могла омрачить радость, которую он испытывал, видя дочь цветущей, в очередной раз повзрослевшей, – это поражало его каждый раз, когда он не видел ее некоторое время. Удивляло Брэйзиера и то, что с возрастом дочь становилась всё больше похожей на мать.

– Мы, к сожалению, не сможем пообедать вместе, – сказал он. – У меня встреча здесь неподалеку. Но вечером…

Дочь поморщилась.

– Нет-нет, на вечер уважь, пожалуйста. Ну как тебе не стыдно?

– Так и быть, – закатив глаза к потолку, вздохнула она. – Только не в восемь. Позднее. Я, может быть, приду с одной знакомой, с Моной. Но ты ее не знаешь.

– Вот и познакомишь. Если хочешь, пойдем к этому… к писателю, – предложил Брэйзиер, имея в виду семейный ресторан, находившийся возле Пантеона, который принадлежал неудачливому литератору; в былые времена, когда им с женой приходилось бывать в Париже с детьми, существовал семейный обычай обедать в этом ресторане всем вместе. – А в воскресенье я в Гарн собираюсь. Прогуляемся к Пэ вместе? – спросил Брэйзиер, назвав своего шурина тем прозвищем, которое ему давно прилепила дочь.

– Ну вот… Опять ты всё расписал в своем блокноте! Как можно составлять программы, даже не поинтересовавшись, что, может быть, я занята, что у меня… А вдруг – работа? Да нас просто завалили – ты представить себе не можешь!

– Я уже договорился с ним. Он предложил заехать за нами утром.., – виновато объяснил отец. – Что делать, отменить?

– Ты заставил его тащиться сюда из Гарна? И он согласился? – удивилась Брэйзиер-младшая. – Да ты забыл, что такое Париж! Здесь ни пройти ни проехать. Столица мира!

– Пробки в воскресенье? – не поверил отец.

– Хорошо… В Гарн так Гарн, – сдалась Брэйзиер-младшая.

Наблюдая за тем, как дочь разливает чай, Брэйзиер не мог не заметить, что свои жесты она сопровождает той же мимикой, что и мать, – вздернув брови и взирая на столик сверху вниз, как бы с пренебрежением к этой тривиальной домашней обязанности. Что-то вдруг поражало в сопоставлении. Он тут же размяк и был готов исполнить любой дочерин каприз, если нужно – даже отказаться от всех своих планов на выходные.

* * *

Рассчитывая увидеться с Вертягиным в день приезда, Арсен Брэйзиер не ожидал, что в последнюю минуту шурин откажется от встречи под предлогом занятости.

Вертягин ответил у себя в офисе по прямой линии и попросил подождать со снятой трубкой. Доносились звуки другого телефонного разговора: Вертягин кого-то отчитывал. А когда он всё же спохватился – прошло уже минут десять, – то он даже не удосужился извиниться, лишь заявил, что его рвут с утра на части, и попросил перезвонить позднее.

Сетовать на невнимание? Брэйзиер отлично знал, что Вертягин не любит, когда ему докучают частными проблемами в рабочее время, а тем более в пятницу, в конце недели, в один из приемных дней кабинета, почему-то всегда перегруженный, – так бывает с теми, кто не умеет распланировать рабочую неделю. Но тон шурина всё же выбивал из колеи. Ведь Вертягин только что приехал из отпуска, проведенного под Каннами на его же, Брэйзиеру принадлежавшей, даче, и им еще даже не удалось переговорить на эту тему…

Позднее Вертягин перезвонил в гостиницу и извинился – день у него получился действительно суматошный. Он предлагал увидеться в воскресенье в Гарне и даже пообещал заехать в гостиницу на рю Дофин, чтобы забрать Брэйзиера к себе: с утра ему всё равно предстояло побывать в городе по своим делам, по завершении которых они могли уехать в Гарн вместе, как раз к обеду…

За годы отношения успели отстояться, но вместе с тем как бы выдохлись, подобно какой-то крепкой настойке, а то и уксусу. Преступать отведенные отношениям границы становилось как-то непринято, несмотря на то, что вся родня, и дальняя и ближняя, за норму почитала приязнь, взаимность и обязательность, – как назвать это по-другому? Дистанция изобличала отношения в несостоятельности. Но сложившийся статус-кво обоих устраивал. Слишком многое их рознило – взгляды, образ жизни, само отношение к этой розни. А те незаурядные на первый взгляд параллели в их биографиях – ведь оба они по иронии судьбы имели в прошлом отношение к Англии и оба утратили с этой страной все связи, да еще и имели какое-то отношение к цветоводству, – это лишь придавало врожденным расхождениям нечто коренное, узаконенное самой природой.

Нерадивость русского шурина росла из той же почвы, что и высокомерие, родственное чванливости, как привык считать Брэйзиер, которое полнее всего характеризовало отношения покойного дипломата Вертягина, с родственниками жены – Крафтами. Всей многолетней подноготной родственных связей и размежеваний между сородичами Брэйзиер не знал и особенно не интересовался этой скучнейшей стороной их жизни, да и жена не любила распространяться на эту тему. Но нужно ли иметь семь пядей во лбу, чтобы постичь суть разногласий? Они уходили своими корнями в антагонизм, наверное неизбежный, который и свеженародившуюся имущую прослойку, и старую потомственную, заставляет жить вместе как кошка с собакой или, по крайнем мере, держаться друга от друга на почтительном расстоянии. Так было всегда и во все времена. Нувориш не мог найти общего языка с аристократом.

Был ли Вертягин-старший голубых кровей? Не больше, чем Крафты. Но Вертягин не считал нужным скрывать свое презрение к коммерции, на доходы с которой жили Крафты, причем давно и неплохо. Вертягин-старший считал низменным род занятий, целью которого является «самообогащение», осуществляемое не путем «непосредственного» приумножения материальных благ, в поте лица, а посредством «купли-продажи», за счет эксплуатации чужого труда. Однажды он заявил об этом во всеуслышание, чем и вызвал в семействе очередной раздор.