Звёздная болезнь, или Зрелые годы мизантропа

Из-за дома появлялись новые гости. Шурша ногами по неубранной листве, все несли какие-то пакеты и вели за руки очередной выводок наряженных отпрысков. При входе в сад у всех в лицах сразу же появлялось одинаково недоуменное выражение.

Женни Сильвестр, от любезностей в ее адрес, расточаемых на каждом шагу, и от непривычки принимать такое количество людей, казалась немного невменяемой. Обмениваясь с гостями торопливыми, мало на что их обязывающими репликами, она давала распоряжения у столов, вновь возвращалась на кухню, в который раз спешила к воротам, стоило спаниелям ринуться за угол дома, сбивая друг друга с ног, навстречу новоприбывшим. Наскочив на Петра, хозяйка поймала его за локоть и стала водить по саду, чтобы самолично познакомить со всеми, кого он видел здесь впервые.

Покорно пожимая руки незнакомым мужчинам и женщинам, Петр всерьез подыгрывал соседке. Взволнованная хозяйка городила что-то несуразное. Она почему-то называла его «блюстителем правопорядка», и ему не оставалось ничего другого, как многозначительно улыбаться. Церемония знакомства кое-как завершилась, и Петр пошел поздороваться с четой Форестье.

Всем семейством, с дочерью, Форестье топтались возле крайнего стола, заставленного бутылками с аперитивами, в окружении незнакомых людей, которые внимали бурному монологу актрисы Бельом. Она громогласно объясняла всем преимущества не то жизни в провинции, не то нравов сельской местности, откуда была родом, над «городским лицемерием». Ни жена архитектора, ни сам Форестье – он держал в одной руке стакан с виски, а другой прижимал к себе любимицу дочь – за болтовней Бельом не следили и даже не старались делать вид, что проявляют к разговору интерес.

В двух шагах от семьи архитектора кружил Жиль, старший брат Форестье. Напару братья держали архитектурное бюро. Родство почему-то сразу угадывалось, но не по физическому сходству и даже не по схожему темпераменту, а по какой-то характерной для обоих сибаритности, по умению слушать говорящего, томно глядя ему в глаза, но при этом не ставить его ни в грош и думать о чем-то совершенно постороннем.

Форестье-I – так за глаза звали старшего брата, рослого, крупнотелого сангвиника, – тоже приехал с женой. Бледнолицая, быстро увядшая блондинка, правильное лицо которой еще оставалось привлекательным, мадам Форестье-I-я была одета совсем буднично – в простенький розовый свитер, и если бы не три массивных перстня на одной руке, а-ля богема, но из антикварного магазина, которые бросались в глаза оттого, что она не переставала жестикулировать, ее слишком домашний вид мог бы показаться странным. Муж своим видом шокировал меньше. Словно из протеста против официальности подобных торжеств, любивший щеголять показным пренебрежением к правилам хорошего тона, он ограничился затрапезным синим свитером, один из локтей которого протерся, и зимним шерстяным шарфом алого цвета.

– Не строй себе иллюзий! – осадила актриса Бельом Форестье-младшего, который осмелился с чем-то не согласиться. – Ты свою дочь порасспроси! Она тебе объяснит, что к чему… Правда? Моя ты крошечка… – Бельом подалась в сторону двенадцатилетней дочери Форестье, которую тот прижимал к себе обеими руками как какое-то редкое сокровище, которым не хотел и не мог поделиться, но девочка увернулась от рук актрисы, и актриса разразилась хриплым, разбитным хохотом. – В наши дни дети уже в десять лет понимают, что появились на свет не из капусты. Был у нас пожилой кюре… Сами понимаете: разве может десятилетняя провинциальная девчонка не заглядываться на молодого местного клирика.., – снова принялась что-то рассказывать Бельом. – Придет к нам, бывало, заберусь к нему на колени… костлявые, как сейчас помню… и давай пытать беднягу: «Ну скажите, откуда берутся дети…» Ах, как розовел! Ах, как бледнел! А как стирал пот со лба краем сутаны… Нет, никогда не забуду! А однажды, что вы думаете? «Брысь! – говорит. – Дух нечистый! Такие, как ты, из ничего вырастают, как лебеда на куче мусора».

Теперь уже вся компания, собравшаяся вокруг актрисы, взорвалась дружным гоготом.

Архитектор отпустил дочь и ринулся к столам наполнять свой бокалище. Петр направился за ним следом. Но дорогу ему преступила незнакомая, средних лет женщина в неприятно ярком, карминового цвета костюме.

Представившись двоюродной сестрой хозяйки дома, она протянула ему увесистый стакан с виски, доверху наполненный кусками льда, – инициатива исходила от хозяйки дома, поскольку никому, кроме нее, не были известны питейные привычки соседа. Петр не успел поблагодарить за виски, как на него поплыл с приветствиями Форестье-I. Жиль, старший брат, вдруг распознал в нем соседа своего брата, да и неплохого собутыльника.

– Вот кого действительно рад видеть! – заверил Форестье-I проникновенным тоном, хлопая Петра по плечу и улыбаясь. – Нет, честное слово! Как дела? Не осточертела дачная скука?

Петр кивнул, но не нашелся что ответить.

– А мне – вот здесь сидит! Променял бы на любую клетку в городе, – заявил Форестье-I с вызывающей прямотой.

Рослый, крупнотелый сангвиник, Жиль Форестье славился своим бурным темпераментом, любовью к детям и левацкими взглядами – репутация закрепилась за ним из-за его болезненного пристрастия к застольным дискуссиям. Что-то особое, провоцирующее всегда, впрочем, настораживало во взгляде его темных, проницательных глаз, по которым легко удавалось определить ход его мыслей, однако это впечатление обычно обнаруживало свою ошибочность: говорить Жиль Форестье начинал всегда о чем-то совершенно неожиданном.

– У вас опять трудности? – спросил Петр.

– Трудности?! – Форестье-I уставил на него бездонный взгляд и отмахнулся, словно не хотел сгоряча наговорить лишнего.

Вопрос действительно казался лишним. Сомнения в том, что дела у братьев плохи, мгновенно развеивались по их виду, особенно по виду младшего, соседа. Стабильности в работе архитектурной «мастерской», которой они руководили на равных началах, не было с тех пор, как Петр знал обоих. Когда же положение становилось критическим, а такое случалось всё чаще, это безошибочно угадывалось по внезапной молчаливости Форестье-младшего, ему несвойственной, по особой мягкости в обращении с окружающими, а также по порциям виски, которые он начинал отмеривать себе на аперитив. От доз в один палец, какими возбуждают аппетит, Форестье-младший переходил к утроенным, которые должны были пробудить в нем не аппетит, а, казалось, сам интерес к жизни.

Вокруг Форестье-младшего завязалась, как обычно, бурная дискуссия. Зачинщиком спора был старший из братьев. Петр пропустил начало разговора, и когда до него дошло, что речь идет о «демократии», Форестье-I, старший брат, излагая свою точку зрения, уже успел раскраснеться как рак от возбуждения и уже никого не слышал:

– Весь наш взгляд на вещи, наш образ мышления, всё наше общественное устройство могут привести только к измельчанию. Поэтому в нашей сегодняшней культуре и нет грандиозности. Вместо нее – мания величия! – Форестье-I скорбно сверкал глазами, словно в обиде на кого-то лично из собеседников. – А поэтому вся эта болтовня про индивидуальные свободы и про коллективную ответственность… демагогия всё это! Нам нравится безответственность. Вот нас и пичкают всякой ерундой. Все кому не лень! Кто платит за газеты? Мы! Питер вон сколько месяцев висел над душой у министерских функционеров, чтобы они ну хотя бы пальцем пошевелили, ведь человек пропал в Африке… – Форестье-I ссылался на давний разговор с Петром о Фон Ломове, который имел место весной, но приведенный пример казался всё же неожиданным, потому что Петр никогда не утверждал и близко ничего подобного. – Человек пропал, понимаете – а они мычат непонятно что… Ты не согласен со мной, Питер?

– Согласен, – поспешно сказал Петр, понимая, что его ответ не имеет значения.

– С тобой невозможно ни о чем говорить. Ты постоянно загибаешь, – упрекнул брата Форестье-младший.

– Я загибаю? В чем?! В том, что мы не способны ни на малейшую жертву во имя чего-то нерационального, не приносящего немедленной выгоды? Да ведь дураку ясно, что мы боимся идей. Мы боимся их как огня! При этом, конечно, забываем, что всё великое, всё грандиозное всегда начиналось с идеи, и даже с навязчивой идеи! Новое всегда кажется странным. В этом нет ничего странного. Но что ужаснее всего: даже наши представления о рациональном, о полезном мы выводим из усредненных стандартов, из такого понятия, как «золотая середина». Этим мы отрезаем себе все пути, которые ведут к настоящему культурному росту. Посмотрите, во что мы превратились! Когда-то Франция навязывала стиль жизни стольким народам. Она была законодателем не просто моды, а государственности, образа мыслей. А сегодня? Американизированная, средняя страна… которая пытается перетасовать старую колоду с мечеными картами в свою пользу. Поэтому она и заседает по европейским советам и мирным конференциям. Да что говорить? Ведь даже, когда мы штампуем собственные самолеты, большая часть деталей, которые идут на сборку, американского производства, едим мы генетически изуродованные продукты. Что тогда говорить о самой культуре? О какой независимости, о каком величии может идти речь? Да понимаете ли вы, насколько это серьезно?! В этой стране не стало культуры! Одни бутики и супермаркеты. Питер, ты на меня смотришь таким взглядом…

– Сочувственным, – вздохнул Петр. – Другой всё равно нет.

– Культуры?

– Франции.

– В том-то и беда. – Форестье-I мрачно кивнул и замолчал.

– Что же ты предлагаешь, если всё так беспросветно, как ты расписываешь? – поддел младший брат. – Собирать чемоданы и дружно валить в Америку?

– Я?.. Да я ничего не предлагаю.., – пробормотал первый, едва ли слыша брата. – Я устал предлагать. Открыть глаза, трезво взглянуть на вещи – это уже полдела.

В столпотворении гостей произошло брожение. Родственница Женни Сильвестр просила всех пройти ближе к веранде, где готовилась какая-то церемония.

Толпа потеснилась, образовала перед газоном полукруг, в центре которого кучей высились пакеты всех цветов и размеров, сложенные прямо на траву – подарки, преподнесенные хозяевам и собранные как бы в «общий котел». Голоса стихли.

Сильвестр, от возбуждения раскрасневшийся и без бороды похожий не на себя, а на кого-то другого, знакомого, вышел вперед, пробормотал какую-то сумбурную сентенцию, поблагодарил за проявленное к ним с женой внимание, и один из гостей сразу приступил к делу.