Звездное тяготение
Шрифт:
– А-а, – вырвалось у меня совершенно неожиданно. Меня вдруг осенила догадка: вон откуда у него жадность!
– Что ты там? Говори.
Выкрутиться уже было нельзя. В нескольких словах передал суть нашей встречи с Рубцовым. Сергей обозлился:
– Да что он? Человек и два уха – точно! – напрягаясь и сжав кулаки, выдохнул Нестеров. – И ты утаил? Да тут не ругаться, морду бить надо!
– Не трогай, прошу. Пусть между нами…
– Но только, что просишь, – не сразу согласился он и, помолчав, задумчиво проговорил: – Спит, что ли, до поры всякая гадость в человеке, а потом при условии прорвет, как гной из чирья? – и вдруг рубанул ладонью воздух. – Все равно не уйдет, тип, от меня, ох, припомню!
12
И
– К бою! Выстрел из укрытия.
Капитан Савоненков, офицеры штаба и сам командир дивизиона – сухощавый, с седыми висками подполковник (он чуть вздергивает правым плечом – ранен в войну) придирчиво проверяли: одновременно ли "пришивались к земле" установки, на нужные ли места вставали остальные боевые машины. Малейшая неточность – и после короткого разбора звучало:
– Отбой!
Все повторялось сначала. Нет, тут не было простой формальности – мы это сознавали и не роптали: без ювелирной точности, жестких правил на такой технике работать нельзя. Гул, грохот, команды, звон перенапряженных сухожилий – все это даже в те короткие минуты, когда наступал перерыв и мы приваливались к гусеницам, не отступало, перекликалось эхом во всем теле, в голове – пустом чугунном колпаке.
Авилов пояснил: началось слаживание подразделений. Более того, на нашей батарее проверялись новые нормативы боевой работы. Мы должны были продемонстрировать предел, который способны дать ракетная техника и мы сами – ракетчики. Поэтому Авилов и Долгов жали на все педали: быстрей, быстрей! Надо сократить время на выполнении каждой операции, чтобы уменьшить в целом весь норматив подготовки ракеты к пуску. Выбирали излишки времени по секундам, где могли – работали на последнем вздохе. С Нестеровым мы уже не переговаривались – он был мокрым, распалившимся, будто только вывалился из предбанника. Будто маслом смазанные волосы торчали из-под шлема. Прицел он устанавливал мгновенно, я даже не успевал отметить – тыкал кнопку подъемника, хрипло, надтреснутым голосом орал: "Готово!"
Но у меня, наверное, вид был не лучше. Я вдруг припомнил ту свою методу, какую применил только раз во время состязаний – с тех пор забыл о ней. Не пропадать же ей зря! И в перерыве подошел к Долгову.
Выслушав мои пояснения, он сдвинул брови, потом отбросил окурок "Севера" в песок. Поднял глаза:
– По основному направлению определять ориентир и Гашимову: "так ставь!" Да?
– Чтоб после, на месте, не командовать ему по переговорке "влево-вправо". Останется довернуть стрелу маховиками…
– А ведь что-то есть! Ну-ка проверим… Гашимов, Уфимушкин!…
После перерыва сразу проверили. Получилось: Гашимов, с ходу затормозив установку, поставил ее точно на ориентир, и мне осталось только чуть довернуть стрелу. Опять урезали не один десяток секунд. Лейтенант Авилов, нажав стопор секундомера, пожевал сухими, обветренными губами – видно, подсчитывал про себя выигрыш, – потом вытянулся, приложив руку к шлему, громко сказал:
– Молодец, Кольцов, объявляю благодарность.
– Служу Советскому Союзу, – пролепетал я от неожиданности и смущения: и надо было ему с этой благодарностью, из которой, как говорил Ромка, "пару" не сошьешь! Я так и стоял на своей решетчатой площадке, голова лейтенанта была на уровне моих коленей.
– Не тушуйся, порядок! – с хрипотцой пробасил Сергей, когда Авилов деловито зашагал от установки.
И все равно работали на пределе. После нескольких перезаряжаний установки и приведений в боевое положение выигранное время резко падало: мы уставали. Нет, тут уже стена…
После очередной наводка доложив: "готово!"
и окончательно уходившись, я собрался спрыгнуть с площадки на землю, но увидел возле установки лейтенанта Авилова и командира батареи. Авилов на целую голову ниже капитана, хотя он в шлеме, а комбат в фуражке, и выглядит в сравнении с ним совсем юношей, мальчиком – не помогают и светло проступающие усики.Сергей тоже, как и я, оторопел на площадке, не решаясь спрыгнуть: оба смотрели на офицеров – как поступить?
– Говорите, почти в два раза перекрыли норматив? – переспросил капитан. – А вам не кажется, Владимир Александрович, что люди работают на пределе?
– Верно, – согласился Авилов, почувствовав упрек в словах капитана.
– Надо искать новые пути. Давайте посоветуемся, соберем всех, – ракетчики ведь! Вот таких еще два-три предложения, как Кольцова, и можно спокойно на печку полезать. Так?
Улыбнулся, подняв на меня серые усталые глаза. "Достается и ему. И оказывается, не такой уж он сердитый", – неожиданно подумал я, еще не сообразив, отвечать ему или нет. Сергей ощерился до ушей:
– Точно, товарищ капитан!
Собрали нас после обеда, сидели на траве возле установки, – взгорбки между редких сосенок были взрыты, испетляны и изорваны гусеницами. На земле вся батарея – один комбат присел на подножку "газика", снял фуражку, мокро блестит короткая щетина волос. Я не очень внимательно прислушивался к его голосу – капитан подводил итоги. Успехи, по его мнению, налицо: механики-водители точно и четко занимают боевую позицию, огневики тоже показали класс – почти в два раза перекрывают нормативы.
Он помедлил, провел рукой по волосам:
– Но выезжаем-то, юрьев день, за счет энергии номеров! Как говорится, на энтузиазме. А теперь вот тупик, предел…
"Правильно говорит…"
– Но всем гуртом, коллективом взяться – все одолеем. Вот и давайте посоветуемся, что можно сделать.
Он умолк и ждал, оглядывая солдат, будто выискивая, у кого же могут быть предложения. Без улыбки, землистое, усталое лицо его становилось опять жестким, сердитым. Солдаты сидели плотной кучкой, одни по-восточному поджав под себя ноги, другие полулежали, третьи, обняв и притиснув колени к груди, – запыленные, умаявшиеся. Рубцов с младенческим безразличием уставился куда-то поверх макушек приземистых, корявых сосенок. У Долгова брови приподнялись выжидательно: беспокоится, будут ли предложения. Косит глазами то на одного, то на другого. Уфимушкин напряженно смаргивает, подавшись вперед: ясно, что-то есть, будет толкать. Взгляд мой безучастно скользил от панорамы развернутой боком установки к белым точечкам – кнопкам сигнализации на стальном корпусе, к решетчатой, величиной с крышку водосточных каналов, забитой грязью от моих сапог площадке, потом – на опущенные, упершиеся в землю тарелками опорные домкраты…
Домкраты… Вспомнил, как-то на первых еще занятиях мы в спешке забыли о них: опустить опустили, а не подняли перед доворотом установки по исчисленным данным, и тарелки пропахали землю – благо была ровной, да и Гашимов крутанул не сильно, – не сломались. Тогда нам влетело за недосмотр. Вот на опускание и подъем их теряем немало времени.
Я толкнул в локоть Нестерова, осоловело клевавшего носом: не очень успешно шла его борьба с этим всевластным богом сна.
– Помнишь случай, когда всыпали за домкраты?
– Чего хорошего, а это…
– Ты послушай! Сколько тратим времени на их подъем и опускание?
– Ну? – сгоняя сразу сонливость, воззрился он на меня. – Не мало. А что?
– Лишняя операция. Опустив их, надо сделать так, чтоб не поднимать перед доворотом по исчисленным, закреплять в полуопущенном состоянии… Давай говори!
– Чего же это я? Славу хочешь мне?… Нет! – он схватился, приподнявшись, протянул руку. – Разрешите, товарищ капитан? Тут у Кольцова есть еще дельное предложение. Но хочет промолчать, скромность заедает.