Звездные гусары

Тайно замуровав в подвале дома тело Полины, Гурицкий поставил на ее место свою любовницу, крепостную девку. Приходилось, конечно, соблюдать осторожность: с одной стороны, подопечную следовало предъявлять свету во избежание толков, с другой – надлежало делать это без риска разоблачения. Тогда Гурицкий и вывез самозванку на планету М***, где выводил ее на люди под вуалью или же в маскарадных костюмах.

Обо всем этом суду поведала соучастница Гурицкого. Тронутый ее раскаянием, князь убедил судей проявить снисхождение. Самозванка избежала наказания кнутом и добровольно удалилась в монастырь, где и по сию пору замаливает свой грех.

– Вы, ве’но, думаете, что эта девка со мной гово’ила на маска’аде. Мо’очила мне го’ову, а я п’инял ее за изысканную к’асавицу под воздействием шампанского. Что ж, я и сам так думав… – Этими словами князь перешел к окончанию своей повести. Мы все обратились в слух и не пожалели, потому что финал вышел удивительнее всей истории, уже рассказанной.

Тем же годом князь Мшинский гостил в Первопрестольной.

Сонная, хлебосольная, каравайно-самоварная Москва приняла князя радушно и нежно, как добрая старая тетка принимает повзрослевшего племянника. Она и учености его удивляется, и успехам радуется, и все приговаривает: “Как ты, сердечный, отощал! Некому и смотреть за тобой. Скушай еще кулебяки…”

Простота и незатейливая благость Москвы пришлись кстати – князь сердцем отдыхал от пережитых волнений. Одно только чувство не покидало души его и смущало покой. И вот однажды, собравшись с решимостью, князь взял экипаж и отправился в Покровское-Стрешнево, где и была усадьба, некогда принадлежавшая Полине…

Теперь там жили другие люди, и только в парке можно было застать тени прошлого, скользящие между деревьев.

В самом живописном месте, на пригорке, усаженном дубами и липами, стояла недавно возведенная гробница, осененная крыльями задумчивого ангела. Там и обрела последнее свое пристанище несчастная Полина. Постояв там немного, Вольдемар положил к ангельским стопам белую розу и вздохнул…

Неподалеку юный князь обнаружил беседку. Мраморная ваза, точно, стояла там. Спокойно и уверенно Вольдемар опустил в нее руку и нащупал на дне небольшой медальон.

– Он со мной, господа, можете удостове’иться сами. – Князь расстегнул верхние пуговицы доломана и снял с груди овальный кулон.

Мы по очереди оглядели его. Над бивуаком повисло молчание.

Вещица была прелестная, очень изящной работы. Но куда прелестнее было лицо на миниатюрном портрете, заключенном в золотую рамку внутри кулона. Каждому, кто смотрел на это лицо в ту ночь у костра, припомнились мгновения тихого счастья, бывшие когда-либо в его жизни.

– Ну и что ж такое? – нарушил общее молчание доктор Щеткин. – Все это мило, но…

– Думайте, что вам угодно, господа, – сказал князь Мшинский, возвращая медальон на грудь свою. – Да только сия миниату’а есть точный повтвет девушки, с кото’ой я гово’ил на маска’аде у Еловича…

Признаться, я хоть и ожидал чего-то подобного, но все же не сумел сдержать удивленного восклицания.

Товарищи мои были сдержаннее, но и они поразились до глубины души.

Круговая чаша дважды прошла по своей орбите в полнейшем молчании.

Первым не выдержал Сенютович.

– Но позвольте, господа, – заговорил он с недоумением, – господин ротмистр видел призрака, и в том у меня нет сомнения. Однако же известно всем, что призраки являются к тому, кто сам скоро умрет. Я от души желаю князю многая лета и прочая, но…

– Не вполне верно, – вставил Алтынаев, понимая, что поручик зарапортовался и может выйти неловкость.

– Как же, – продолжал упорствовать Сенютович. – Тому в подтверждение служит история про полковника Осинцова и его денщика… Неужели вы не слыхали?

Получив молчаливое поощрение слушателей, корнет Сенютович приосанился, распушил кончиками пальцев недавно произросшие усы свои, коими он чрезвычайно гордился, и начал:

– Служил некогда в лучевой артиллерии офицер Осинцов, и был у него денщик из хохлов, по имени Наум Сирота. В своем роде знаменитой личностью был этот хохол и славился на весь округ тремя свойствами. Во-первых, тем, что умел спать при любом, даже самом лютом обстреле, во-вторых, тем, что мог съесть без всяких последствий для желудка своего целый таз вареников со сметаною, да еще и сказать после сего: “А, хозяйка, насыпь мне зараз борща!”

Третья же особенность, украшавшая Наума Сироту, заключалась в его исполнительности. Без приказания своего барина Наум только спал или же ел. Но стоило Осинцову приказать, как Сирота тотчас же принимался за дело и не успокаивался, пока не достигал требуемого. Так, однажды прошел он больше тридцати верст, чтобы отыскать оброненную барином трубку – братов подарок. Другой раз, в походе, соорудил он из всякого сору и хламу излучатель, отпугивающий кровососных насекомых. От сего излучателя у половины офицеров болели зубы, а нижние чины совершенно безосновательно жаловались доктору на чесотку…

Вот однажды, в отпуску на Земле, пировал Осинцов в своем имении. Пригласил друзей, соседей, а для развлечения призвал цыганский хор. И уж конечно, как в подобных случаях водится, сыскалась средь цыган одна зловещая старуха. Она не пела, не плясала, сидела в углу молча и все смотрела на Осинцова. А тот возьми да спроси ее со смехом:

“Что смотришь? Может, на мне что нарисовано или написано?”

А цыганка ему в ответ:

“Что написано, того тебе знать не надобно!”

“Экая строгая бабушка! Да ты скажи, если что видишь. Руку позолочу, да и все, что хочешь”.

“Не боишься?”

“Полно брехать! Чего русский офицер бояться может? Только Бога да жинки своей, а я холостой! Говори, чего у тебя там? Что ты видишь во мне?”

“Вижу я, – говорит старуха, – что и ты, и слуга твой верный – оба вы не своей смертью помрете, да к тому же в один и тот же день. И случится это мая пятнадцатого числа”.

“Эк удивила! Для служивого человека – всякая смерть своя. Все под Богом ходим, а солдат – ближе других. Про точный же день врешь, поди… – рассмеялся Осинцов, от шампанского изрядно лихой к тому моменту. – Эй, Наум! – крикнул Осинцов денщику. – Веришь ли старой ведьме?”

“Як прикажете!” – отвечал Наум, чем немало барина позабавил.

Посмеялся Осинцов да и забыл.

Прошло время. Кончилась вакация, вернулся Осинцов в часть – а тут и война.

Случился бой жаркий, попал наш Осинцов в окружение, тут его и ранило в ноги. Наум Сирота на себе его понес к своим.

В первый раз денщик барина ослушался, ибо Осинцов приказывал строго Науму оставить его и идти одному. Но упрямый хохол сделал все по-своему. Барина вынес, а сам… Случайным выстрелом ранило и его, прямо под сердце, уже в двух шагах от наших укреплений.