Звездолет «Черничная Чайка». Трилогия

Ворвавшийся Нестор немедленно направился к очагу и почти запрыгнул в огонь. А Аврора прошептала:

– Здравствуйте.

Художник на это жалкое приветствие никак не отреагировал, грелся. Я закрыл ворота, заложил их брусом и вернулся к огню. Так мы и сидели: я с одной стороны, Аврора с другой, прерафаэлит Деревянский посередине. Молча.

Мне хотелось спросить его про его живопись – ну, куда он ее запрятал. Но это было как-то неудобно – человек, видимо, попал в передрягу, хочет отдышаться, а я его тут про всякую муру спрашивать буду.

Отогреется – сам расскажет.

Отогревался он еще долго. И дрожал. Трясся, как вибростенд. Где-то через полчаса все-таки пришел в себя и представился уже по-человечески:

– Нестор Деревянский, художник.

Привстал, пожал нам руки. Церемонно так, сразу видно, что живописец, а не жуков коллекционирует.

– Очень приятно, – тут же сказал я. – Это…

Я кивнул на Аврору.

– Это Анжелика Пападокис.

Аврора было принялась протестующее открывать рот, но я подмигнул ей так яростно, что она подтвердила, заикнувшись:

– Анже… лика.

– Она паразитолог, – добавил я.

– О! – восхитился Деревянский. – Такая юная – и такой ответственный выбор!

– Каждому свое, – пояснил я. – Все в зависимости от внутренних устремлений. Вы вот картины рисуете, Анжелика аскарид в микроскоп изучает. Она вообще королева описторхоза.

– Как интересно, – сказал Деревянский. – А вы, юноша? Вы тоже паразитолог?

– Нет, ну что вы. Я…

– Ассенизатор, – вставила Аврора. – Молодой, но очень способный. Мы работаем в смежных областях. А зовут его Аут Околесин.

– О! – снова восхитился Деревянский. – Известная фамилия! Перформер Околесин не ваш родственник?

– Нет, – быстренько ответил я. – Не родственник.

Не приведи бог таких родственничков, неизвестно еще, чем этот перформер занимается, они еще хуже художников.

– Жаль. Большой талант. А вы, ребята, что тут делаете?

– А мы тут… – начала было Аврора, но я послал в ее сторону свирепый энергетический импульс.

Рассказывать про МоБ было нельзя. Тут все просто – если мы знаем про бешенство, то что мы делаем здесь? Аврора тоже это поняла.

– От дождя прячемся, – сказала она. – Мы путешествовали…

– Изучали паразитов? – улыбнулся Деревянский.

– Нет, мы на каникулах, – сказал я. – Мы просто путешествовали, наслаждались природой, родители нас отпустили. Знаете, у нас был маршрут…

– А вы ничего необычного не заметили? – с подозрением спросил художник.

– Нет… – Аврора изобразила растерянность. – Ничего… Мы уже две недели в дельте, плыли на лодке…

– А потом на воздушном шаре, – перебил я. – Вчера упали. Разгерметизация. Пришлось с парашютами прыгать. А тут как раз ваш Монмартр…

– И эта избушка. Вы тут живете?

Деревянский не ответил. Оглядел жилище. Будто впервые его видел.

Я вдруг подумал, что сейчас он скажет, что совсем здесь не живет, а тоже заглянул по случаю. Лука сырого погрызть, погреть старые творческие кости.

Но Деревянский не соврал:

– Здесь. Сам построил.

И он с сомнением поглядел на собственные руки.

– Да, – Аврора выковыряла из золы обугленную луковицу, – мы упали с воздушного шара. С парашютами как прыгнем, а тут ваш домик очень кстати. Сидим греемся теперь.

Ловко мы врали. Складно и синхронно, даже не сговариваясь.

– А вы художник ведь? – продолжала Аврора. – Я вас видела, вы знаменитый.

– Да… – сказал Деревянский как-то растеряно. – Знаменитый…

– А вы где были? – спросила Аврора. – На пленэре?

– Где?

– На пленэре? Ну, пейзажи там всякие, уединение разное?

– Да-да, – подтвердил Деревянский, – уединение… Это верно…

Он как-то поежился. Встал, опять огляделся. Сел. Что-то нервничал художник Деревянский. Хотя это нормально, я бы тоже нервничал. Я и так нервничаю, после этого поселка любой вменяемый человек занервничает.

– Я был на лодке… – Деревянский указал пальцем в стену. – Плыл… Знаете, тут удивительные рассветы, таких нет нигде… Я три дня наблюдал. Этюды делал. А потом тучи начали собираться… и я решил вернуться…

Он взялся за голову. Пощупал.

– Наверное, на камень… – сказал Деревянский. – Налетел… Потом ничего не помню, очнулся на берегу. Дождь льет, грязь хлещет, голова тоже… Еле досюда добрался, а дверь закрыта. А тут вы…

– Как все удачно получилось, – Аврора улыбнулась. – Просто чудо какое-то…

– Ну да, чудо, – Деревянский тоже улыбнулся. – Вернуться домой в бурю и встретить Анжелику…

Аврора засмущалась.

– А вы знаете, Анжелика, вы очень красивая девушка, – выдал вдруг художник. – У вас классическая внешность.

Он прищурился и дистанционно измерил Аврору пальцем, прямо как какой-нибудь Клод Моне, а та смутилась еще пуще, бестолковая, покрылась пятнами, но это уже, наверное, не от смущения, а от приязни. Каждой стрекозе приятно, что ее лучший художник современности изобразить собирается, будет потом всем рассказывать.

– Вы похожи на Афродиту, – изрек Деревянский. – Восставшую из пены чудесной! И эта прическа! Это так современно! У вас форма головы, как у Венеры Милосской! Если бы не погоды, я бы вас прямо сейчас стал писать…

– Ну что вы… – Аврора даже захрипела. – Может быть, потом…

Я подоспел на помощь.

– Действительно, потом. Погода не соответствует высокой антропометрии нашей Анжелики. У нее голова действительно, как из мрамора. Такая круглая, такая крепкая. Вот выйдет солнышко – и вы ее сразу нарисуете. Можно даже, чтобы из пены выходила, я не против. Но, судя по погоде, из пены ей еще не скоро придется выйти. К тому же у вас тут полно всяких…

Я хотел сказать, что тут полно всяких гигантских крокодилов и свирепейших бегемотов, и вообще неизвестно какой враждебной фауны… но промолчал почему-то. Про бегемотов. Про другое спросил:

– А где ваши картины, кстати?

Деревянский вздохнул. И мне сразу кисло стало. Потому что понял я, что картин нам не видать. Как Авроре своего затылка.

– Увы, – подтвердил мои опасения Деревянский. – Они утеряны. Я хранил полотна в особом термоконтейнере, но в этой буре…

Деревянский кивнул на бочку с водой.