Звезды над болотом
Шрифт:
В эту-то ночь кто-то украл с крыши зимовья «круглую русскую еду», и утром взвыло от горя семейство Тыково. Ведь каждую баранку надо было — по уговору со Стесняевым — на песца обменять за Камнем!
Запустив руку за малицу, Тыко вынул своего личного хэга. Поднял с земли прут и больно высек бога по разрисованной морде. Потом размахнулся и далеко забросил идола в кусты…
Инькам своим он сказал:
— Плохой хэг был, дурак был. Дайте мне вон ту палку: я себе нового хэга вырежу — умного бога, доброго…
Екатерина Ивановна пригласила к себе священника, отца Герасима Нерукотворнова. Вот исправный
Да при этом еще сентенцию выведет:
— Нонеча хлебушко дорог стал. Эвон как… беречь надо!
Для приличия поговорили о разном. А больше — о комарах, которые уже стали донимать пинежского обывателя.
— Вот волк у нас… тот смирен, — говорил отец Герасим. — А комар — это да! Послан в наказанье свыше, дабы мы бога-то не забывали… В наших краях даже святые на комарах подвижничают. Вот схимник Мамонт из Солзы… Не слыхивали про такого?
— Нет, отец Герасим, я ведь здесь еще недавно…
— А велик был старец! — причмокнул священник. — Поначалу-то плоть свою убивал через силу: деревья вырывал с корнем. А к старости попритих. От долгого поста плоть его прилипла к костям. И наскрозь просвечивал, быдто ангел какой. От коленопреклонений многих оцепенел в ногах, так что братия его на своем горбу таскала. Надоел он этим братии святой, и она уже не раз ему намекала: «Уж скажи ты нам, отец Мамонт, где нам погрести тебя, когда дух испустишь?» На что отец Мамонт советовал им пророчески: «Свяжите мне ноги вервием да плот для меня сваляйте из лесу доброго…» Так братия и сделала. Отпихнули его с плотом от берега, и поплыл он духом божиим прямо на середь озера. Там до смертного часа единой рыбкой себя подкармливал. А при этом обнажал главу и плечи свои, отдаваясь на съедение гнуса алчущего… Братия монастырская по ночам исступленные вопли слышала — то комары старца заживо уничтожали. А он искус божий стерпел. Ни разу к берегу не причалил. Так и погиб во святости. По весне к монастырю только удочку евонную волнами прибило… Подвижник!
С подвижников и комаров госпожа Эльяшева деликатно перевела разговор на погоду. В этом году морозы трескучие до 24 мая стояли, а потом жарой двинуло — необычной для севера.
— Оттого-то и бедствие выпало… недород, а иначе — голод! — сказала она. — И звала я вас, батюшка, по делу важному.
Нерукотворнов спросил заинтересованно:
— По какому? По какому?
— По важному делу… Касательно помощи духовной.
— Это мы всегда могем. Уж не смущает ли вас бес какой? Может, мне с водосвятием прийти?
— Беса я и сама изгошо, ежели он появится. А вот голод в уезде меня сильно смущает…
Нерукотворнов ответил:
— Так сие, Екатерина Ивановна, не от нас зависит. Народу голодать свычно. Сам виноват! Глуп он стал по нонешним временам: о черном дне забот не имеет. Что есть у него — все сразу пожрет, как свинья, а назавтрева крошки детям малым не оставит.
— А какое мне до этого дело? — вдруг холодно спросила его Эльяшева. — Кто виноват в голоде — не мне решать. Меня обязывает лишь нравственное чувство… Вам не стыдно, батюшка?
Отец Герасим удивился:
— А чего мне стыдиться? Я, чай, не украл…
— Не стыдно вам завтракать, обедать и ужинать,
когда другие голодными сидят? А мне вот — стыдно…— Стыд — он, как и разврат, от безделья корень свой ведет.
— Да о чем вы, батюшка? — раздраженно заметила Эльяшева, обкуривая Нерукотворнова дымом папиросы. — Черный день уже настал, а светлого не предвидится… Я хочу открыть в Пинеге для голодающих крестьян столовую. Бесплатную, естественно. Своя рука владыка! А вы, как священник, посодействуйте мне словом божиим.
Отец Герасим тяжко вздохнул. Женщина смотрела в окно. А там — в окне — виделось дальнее. И река, и лес, и запустение. Освещенный лучами заката, ехал всадник прямо на север; красная рубаха трепыхалась ветром на нем, как ярый язык пламени. Это было и красиво и даже как-то страшно.
— В таком деле, какое вы затеваете, — не сразу ответил священник, — необходимо слово не божие, а слово начальственное… Как начальство посмотрит!
— А разве начальству не все равно, на что я буду тратить свои капиталы?
— Сами посудите, какое сомнение в умах вы произведете. Горкушина покойного все знали. Копил человек. Недоедал, недосыпал. Все тужился, напрягая и дух и плоть свои… А вы — нате вам: столовая бесплатная! Приходи и ешь. Эдак-то любой жить захочет, чтобы без денег по обжоркам шастать. Вы этим народ наш, и без того непутевый, враз трудиться отучите. Доброй христианкой быть хорошо. Но потакать слабостям людским не нужно.
— Может, — резко спросила его Эльяшева, — еще что-нибудь расскажете мне… из области духовного?
— Духовное кончилось, — поднялся из-за стола Нерукотворнов. — Напоследки житейское выскажу… Берегите капитал свой, Екатерина Ивановна: вам он в приданое еще сгодится, любой вас с деньгами приемлет в радости и станет голубить, как голубицу. А коли профинтите его сейчас, так ваш будущий супруг строго ваше поведение осудит, и будет он прав…
По уходе батюшки Эльяшева навестила Земляницына:
— Ну, хватит лежать, юноша. Пусть хоть немного постель отдохнет от вас. Ссылка политическая не для того дана человеку, чтобы он валялся… Что вы там читаете?
— Да логарифмы вот… для души. Другого-то ничего нет.
— Нашли, что читать для души. Спятить можно! Я вас хочу послать в Архангельск, — поедете?
— Ого! А зачем?
— Артель плотников найдете и сюда пригоните.
— Но я же под надзором. Не имею права покидать Пинеги.
— А, чепуха! — отмахнулась Эльяшева. — Кого вы больше цените во мнении своем — меня или исправника? Или дочку его?
— Пожалуй, что вас, Екатерина Ивановна.
— Тогда собирайтесь. Своим приказчикам я не доверяю… Мне нужна еще посуда простейшая. Два больших котла. Ну, стекла. Ну, кирпич. Что там еще? Берите все оптом. Денег не жалейте.
Потом, уже стоя в дверях, вдруг удивленно спросила:
— Послушайте, юноша, а почему вы не бежите?
— Откуда и куда?
— Из Пинеги, вестимо… А куда — мир велик. Поражаюсь я вам, честно говоря. Ведь так можно опухнуть от безделья. Неужели вам самому неохота вдох1гуть свободы? Разгуляться? Разбежаться? Разбиться?.. Когда же еще бегать, как не сейчас?
— А почему вы меня об этом спрашиваете?
— Потому что я знаю — у вас нет денег… для побега. Но они имеются у меня. И я все время жду: когда вы их попросите?