Зыбучие пески

Он предложил мне руку и сердце. Сказал, что любит меня, понял, как сильны его чувства, пока меня не было, а когда увидел, насколько меня потрясла смерть родителей, у него возникло непреодолимое желание меня защитить, вновь сделать меня счастливой. Стать женой Пьетро! Провести всю свою жизнь рядом с ним! Даже несмотря на то, что я горько оплакивала смерть родителей, я не смогла скрыть ликования.

Наш наставник сразу понял, что происходит, поскольку всегда пристально наблюдал за нами. Уже тогда он сознавал, что я, разумеется, могу далеко пойти в музыке, но Пьетро непременно станет одной из ярчайших звезд на музыкальном небосклоне. Теперь-то я понимаю, что он задавался вопросом: поможет ли этот брак Пьетро или станет препятствовать его карьере? А моей? Естественно, просто талантливый музыкант всегда уступает место гению.

Мадам, его жена, была особой романтичной. Она улучила минутку, чтобы побеседовать со мной наедине.

– Значит, ты его любишь? – спросила она. – Настолько любишь, что готова выйти за него замуж?

Я с жаром заверила ее, что люблю его безмерно.

– Не спеши. Ты пережила великое потрясение. Тебе нужно время подумать. Ты отдаешь себе отчет, как это отразится на твоей карьере?

– А как оно может отразиться? Только положительным образом. Два музыканта вместе.

– Еще какой музыкант, – напомнила она мне. – Он, как все гении, прожорлив. Уж я-то знаю. Он великий артист. Маэстро считает его гением. А твоя карьера, моя милая, всегда будет на втором месте. Если ты выйдешь за него, навсегда останешься всего лишь хорошей пианисткой… очень хорошей, бесспорно. Но, вероятнее всего, этот брак положит конец мечтам о великом успехе, о славе, деньгах. Ты об этом подумала?

Я не поверила ей: слишком была молода, да и влюблена к тому же. Должно быть, двум амбициозным людям сложно жить в гармонии, но мы-то уж точно преуспеем там, где остальные потерпели неудачу.

Пьетро засмеялся, когда я поделилась с ним опасениями мадам, и я смеялась вместе с ним. Он уверял меня, что впереди нас ждет удивительная жизнь.

– Мы до конца жизни будем работать вместе, Каро.

Поэтому я вышла замуж за Пьетро и быстро поняла, что от советов мадам не следовало так легко отмахиваться. Но мне было наплевать. У меня изменились жизненные устремления. Я уже не так сильно жаждала успеха. Единственным моим желанием стал успех Пьетро, и уже несколько месяцев спустя я была уверена, что достигла своей цели в жизни, и цель эта заключалась в том, чтобы быть рядом с Пьетро, работать с ним бок о бок, жить ради него. Но как же глупа я была, когда представляла, что жизнь – это досье, скрепленное печатью и уложенное в папку под названием «И поженились они, и жили долго и счастливо».

Первый концерт Пьетро предрешил его будущее. Он снискал громкие и бурные аплодисменты, и это были удивительные дни головокружительных успехов, когда триумф следовал за триумфом. Но жить при этом с ним легче не становилось. Он требовал служения: он – артист, а я – просто музыкант, которому сообщают о грядущих планах и который должен слушать исполнение гения. В своих самых смелых мечтах он не ожидал подобного успеха. Теперь-то я понимаю, что он был слишком молод, чтобы справиться с тем вниманием публики, которое пришло вместе с успехом. Неизбежно должны были появиться те, в чьем преклонении он просто утопал… красивые и богатые женщины. Он всегда хотел, чтобы я держалась в тени, стала той, к кому он всегда мог вернуться, той, кто и сама была почти мастером и понимала, чего требует его творческое эго. Ближе меня у него никого не было. Кроме того, по-своему он меня любил.

Будь у меня иной темперамент, быть может, нам бы и удалось поладить. Но смирение не входило в число моих добродетелей. Я дала ему понять, что я – не безмолвная рабыня, и вскоре горько пожалела о том, что так недальновидно отказалась от собственной карьеры. Я вновь стала играть. Пьетро только посмеивался. Неужели я полагала, что человек может отмахнуться от музы, а потом позвать ее назад, решив, что опять хочет ее видеть? Как же он был прав… У меня был шанс, я сама от него отказалась, и теперь выше профессионального уровня мне уже не подняться.

Мы постоянно ссорились. Я сказала ему, что не буду жить с ним. Уже подумывала над тем, чтобы уйти, одновременно понимая, что никуда я не денусь, как и он, к сожалению. Я беспокоилась о его здоровье, к которому он относился безрассудно и легкомысленно, хотя был не особенно крепок. Я заметила у него одышку, всполошилась и сказала об этом Пьетро, но он только отмахнулся.

Пьетро давал концерты в Вене и Риме, а еще в Лондоне и Париже. Его уже начали называть величайшим пианистом современности. К славе Пьетро относился как к чему-то естественному и неизбежному: стал еще высокомернее, торжествовал, когда читал все, что о нем писали. Ему нравилось смотреть, как я вырезаю и вклеиваю заметки в книгу. Мое законное место в его жизни – это место преданной возлюбленной, которая отказалась от собственной карьеры в угоду его успеху. Но любая медаль имеет две стороны: малейшая критика вызывала у него бешенство, сразу же вздувались вены на висках и он начинал задыхаться.

Он полностью выкладывался, до глубокой ночи отмечал свой успех после концертов, а потом рано утром вставал и часами играл на фортепиано. Его окружали подхалимы. Казалось, что они необходимы ему, как воздух, чтобы подпитывать его уверенность в себе. Я была слишком требовательной и тогда еще не понимала того, насколько он был молод. Оглушительный успех, приходящий в юном возрасте, чаще всего оборачивается трагедией, а не благословением. Жизнь жестока… бескомпромиссна. За годы брака я поняла, что никогда не стану счастлива с Пьетро, однако и своей жизни без Пьетро представить не могла.

На время цикла концертов мы переехали в Лондон, и у меня появилась возможность видеться с Ромой. Она снимала комнаты возле Британского музея, где теперь работала в периоды между раскопками.

Она ничуть не изменилась: такая же несгибаемая, рассудительная, бряцающая своими причудливыми доисторическими браслетами; на шее – цепь с неровными мутными сердоликами. Она с грустью, но мельком вспомнила родителей, потом стала расспрашивать, как у меня дела, но, разумеется, откровенничать я не стала. Я видела, что она находила странным мое решение отказаться от карьеры, на которую было потрачено столько времени и сил, ради замужества. Но Рома никогда никого не критиковала. Таких здравомыслящих и терпимых людей я еще не встречала.

– Я рада, что оказалась в Лондоне, когда ты приехала. Еще неделя, и ты меня не застала бы. Собираюсь в одно поместье под названием Милл.

– Милл? [3] Там что, мельница?

– Это всего лишь название местечка. На побережье Кента… неподалеку от лагеря Цезаря, поэтому ничего удивительного. Мы там обнаружили амфитеатр, и я уверена, что нас еще ждут находки, ведь, как тебе известно, амфитеатры неизменно обнаруживали в окрестностях городов.

Мне сие было неведомо, но я воздержалась от ответа.

3

От mill – мельница (англ.).

Рома продолжала:

– Раскопки нужно проводить на земле местного набоба. А получить его разрешение оказалось непросто.

– Серьезно?

– Этот сэр Уильям Стейси владеет большей частью земли в округе… сложный человек, можешь мне поверить. Поднял шумиху из-за своих фазанов и деревьев. Я лично с ним общалась. «Вы же не думаете, что ваши фазаны и деревья важнее истории?» – спросила я. И в конце концов я его уговорила. Он дал согласие на проведение раскопок на его участке. У него по-настоящему древний дом… больше похожий на замок. И огромные угодья. Поэтому он не может отказать нам в такой малости.

Я не очень-то вникала в ее слова, потому что слушала вторую часть Четвертого концерта Бетховена для фортепиано с оркестром, которую сегодня вечером должен был исполнять Пьетро, и решала, стоит ли мне идти на его выступление. Я испытывала истинные муки, пока он находился на сцене, мысленно проигрывала с ним каждую ноту, опасаясь, что он может ошибиться. Как будто он когда-либо ошибался. Он боялся только одного – что сыграет хуже, чем уже когда-то играл.

– Интересное старинное местечко, – говорила о своем Рома. – Мне кажется, втайне сэр Уильям надеется, что мы найдем в его поместье что-то ценное.