Книги из серии "Чудеса в решете"

— Молодость? — Бутылку. А это кто, в клетчатом пальто с громадными пуговицами, в рыжем парике? Ах, эксцентрик! Заметь, у них уже есть свои освященные временем приемы, традиции и правила. Например — эксцентрик должен быть непременно в рыжем парике. Почему? Бог его знает! Но это хороший клоунский тон. Затем — появляясь на сцене, он никогда не сделает ни одного целесообразного поступка. Все его жесты и шаги должны быть явно бессмысленны, обратно-пропорциональны здравому смыслу. Чем бессмысленнее —…

Четвертым и пятым пришли мы с Новаковичем. В зависимости от темперамента и общественного положения мы были названы: «веселыми баринами», «выдумщиками, вечно придумающими что-нибудь этакое…» и, наконец, «идиотами». Графин мы компенсировали веселым ужином, в котором участвовали несколько графинов — и тем вся история окончилась. Впрочем, что я такое говорю — окончилась… Она только началась. * * * Прошло три недели. Сидя в уголке гостиной на одном шумном вечере я услышал и увидел следующее. Новакович…

— Врешь ты все, дядя, — недовольно пробормотал охотник Стрекачев, вскидывая на плечо ружье и собираясь уходить. — Нам врать нельзя, возразил мужичонка. — За чем врать! За это тоже не похвалят. Баб обожаете? — Что? — Некоторые из нашего полу до удивления баб любят. — Ну? — Так вот я, можно сказать, по этой бабьей части. — Кого?!! — А это мы вам сейчас скажем — кого… Мужичонка вынул из-за пазухи серебряные часы, открыл их и, приблизив к глазам, погрузился в задумчивость… Долго что-то…

— Любопытная исто… Что вы делаете? Что вы только делаете, поглядите!!!.. Ведь ему гланды нужно вырезать, а вы живот разрезали!! — Гм… да… Заговорился. Ну все равно, раз разрезал — поглядим: нет ли там чего?.. — Нет? — Ничего нет. Странно. — Рассосалось. — Зашивайте. Ффу! Устал. Закурить, что ли… Где мой портсигар? — Да тут он был; недавно только держали. Куда он закатился? — Неужто портсигар зашили? — Оказия. Что же теперь делать? — Что, что! Курить смерть как хочется. И потом,…

Мрачно сдвинув брови, глядел граф неотступно куда-то в угол. — О, не гляди так! — простонала графиня… — Ну, хочешь уйдем от света! Я последую за тобой, куда угодно. — Ха-ха-ха! — болезненно рассмеялся граф — «куда угодно»… Но, ведь, и мода эта проникнет куда угодно. Нигде не найдем мы места, где на нас бы смотрели без насмешки и язвительности. Всеми презираемые, будем мы влачить бремя нашей жизни. О, Боже! Как тяжело!! — Послушай… — робко прошептала графиня. — А, может быть, все обойдется……

Незапяткин всплеснул руками. — Господи, какой ужас! Кровь холодеет. — Еще бы. Конечно, есть опасности явные и есть тайные. Вот, например, вы сидите у окна. Знаете ли вы что сквозь невидимый простым глазом щели в раме все время тянет тоненький, как комариное жало сквозняк, который, как стальная иголочка, впивается в легкие. Легочные пузырьки, охлаждаясь, лопаются, появляются сгустки, кровохарканье и… — Что ж делать, — с бледной неискусно сделанной улыбкой возразил я. — Кому-нибудь, все равно,…

Но чтобы все это было до такой степени — вот уж не представлял себе! И тут же я понял — какую громадную ответственность налагает на меня это слово. — Действительно — когда я был неизвестный — пиши как хочешь, о чем хочешь и когда хочешь, ешь, как все люди едят, ходи в толпе, толкаясь, как и другие толкаются, и если на твоем пути завязалась между двумя прохожими драка, — ты можешь остановиться, полюбоваться на эту драку или даже, в зависимости от темперамента — принять в ней деятельное участие,…

Нетерпение росло, a Панасюк и Мыльников оттягивали начало представления, ссылаясь на то, что еще не все собрались. Наконец, гул нетерпеливых голосов разрешился взрывом общего негодования, и Панасюк дал торжественное обещание начать рассказ о своем браке через десять минут, независимо от того, все ли в сборе, или нет. — Браво, Панасюк. — Благослови тебя Бог, дуся. — Не мучай нас долго, Панасюченочек. Тут же разнеслась среди собравшихся другая сенсация: рассказ Панасюка будет исполнен в стихах.…

— А любит вас ваша будущая жена? Друг. — Я женюсь, — сказал он своему другу. — Вот тебе раз! После некоторого молчания, сказал друг: — А как же я? Значит нашей дружбе, крышка? — Почему же? Мы, по прежнему, останемся друзьями. И только тут задал друг вопрос, который не задавал никто: — А любит тебя твоя будущая жена? Взор человека, собиравшегося жениться, слегка затуманился. — Не знаю. Думаю, что не особенно… Друг, что-то соображая, пожевал губами. — Красивая? — Очень.…

— Воздуходуев! — Ну? — Если не ее, то меня пожалуй. В глазах Воздуходуева сверкнул жестокий огонек. — Не пожалею. Пойми же ты, что я не господин, a раб своего обаяния, своего успеха. Это — тяжелая цепь каторжника, и я должен влачить ее до самой смерти. — Воздуходуев! Пожалей! В голосе его сверкнул металл; — Н-нет! В комнату вошла молодая барышня, хрупкого вида блондинка, с раз навсегда удивленными серыми глазами. — Анна Лаврентьевна! — встал ей на встречу Воздуходуев. — Отчего вы…

— И лучше. Пока маленькие — пусть в сорочках и бегают. Дешевле. — Какой вы практик. А мне все равно. Лишь бы дети. Святое материнство! В 18 лет. Разговор с подругой: — Симочка! Когда ты выйдешь замуж — у тебя будут дети? — Конечно! Двое. Мальчик — инженер с темными усиками, матовая бледность, не курит, медленные благородные движения; девочка — известная артистка. Чтобы так играла, что все будут спрашивать: «Господи, да кто же ее мать? Ради Бога, покажите нам ее мать». Потом я ее выдам замуж……

— Кто кого умерщвляет? Что вы такое говорите? — Слово «умерщвляет» я употребил в фигуральном смысле, но это почти так… Он делает долгую паузу. Эта пауза леденит сердце Екатерины Николаевны. Ей кажется, что Мушуаров в этот момент подпер голову рукой и погрузился в мрачные мысли. Однако, пауза делового Мушуарова не пропадает даром: он успевает взглянуть на часы, поправить отстегнувшийся брелок и бросает в корзину для бумаг какой-то скомканный конверт, неряшливо белевший на ковре. — Да……

Крутонов и Вострозубов удивленно переглянулись… — Зачем же ты это делал, чудак? — Чтоб подлизаться, господа, чтобы подлизаться. Пронюхал я, что собирает он марки, — хотя, и скрывал это тщательно старик! Пронюхал. А так как у него очищается место второго секретаря, то я и тово… Стал ему потаскивать редкие марочки. Подлизаюсь, думаю, a он меня и назначить секретарем! — Грех это, Мохнатых, — задумчиво опустив голову, сказал хозяин Крутонов. — Мы все работаем, служим честно, a ты — накося! С марочками…

— Вы? Особенная какая-то. Пауза. Потом раздался притихший голосок Ольги Николаевны: — Странно. Это говорите не вы первый. — Ну, вот видите! Какие у вас красивые плечи. — Оставьте. Ну, так что же во мне особенного? — В вас есть какое-то обаяние. Меня влечет к вам. Ведь мы познакомились только нынче за обедом, a мне кажется, будто мы с вами знакомы давно-давно. — Какой вы странный. — Да… Меня все находят странным. Я не такой, как другие. — А какой же вы? — Какой? Да, знаете, долго…

— Что вы! Тут работы часа на два. — Ну, тогда, конечно, бросьте. Хе-хе… Сельдяевы не каждый день в Петроград приезжают. Верно? — Пойдем. Мы оделись и вышли. — Вот это Невский проспект, — сказал я приостановившись, чтобы полюбоваться на его ошеломленное лицо. Однако, лицо его было спокойно, как морской залив в тихое летнее воскресенье. — Невский?.. Так, так. Далеко тянется? — Верст десять! Я опять искоса взглянул на него. — Десять? Так. Но это в обе стороны? «Нет, — подумал…

— Благодарю вас, ничего. У вас что? перевод? — Да, знаете… Хотелось бы получить. Жена-то у меня живет в Кременчуге, ну, a мне тут и понадобились деньги. Я ей и пишу: «Лиза, дескать, вышли немного, чтобы»… — Хорошо, хорошо. Позвольте ваш перевод. — Вот он — видите. Тут и сумма обозначена, и число, и от кого, и что — все есть. Женаты? — Что? — Вы-то, я спрашиваю, женаты? Или в холостяках все еще маячите? Теперь как-то меньше стали жениться… — Паспорт с вами? — тоскливо спросил заведующий…

— Спички тоже относятся к билету? — Нет, спички особо. Однажды был сильный ветер. Могучие деревья гнулись, как тростинки; и вот Антон Чехов, желая закурить трубку… — Полно вздор говорить. Чехов не курил ни только трубки, но даже папирос. — Курил! Ей Богу, верьте совести — курил. Только он стеснялся родных. Нежная, деликатная натура — не хотел никого огорчать. Тончайшая организация… Впрочем, спички я могу уступить и за две красненьких. Но очень хорошие спички. — На что они мне, — усмехнулся…

А вы напишите так на карточки: «Певцу яркого солнечного света и красивой жизни — от певца сумерек. Деревянкину — Чехов». Понимаете? Наоборот. Неудобно? Почему неудобно? Странно… Если я сделал такую подпись, почему же вам неудобно? Что? Как же вы не певец сумерек? Вас так и критика называет. Пишите, пишите. Вот вам перо. Что это вы виски трете? Голова болит? Я вам надоел, наверно, своей болтовней? Нет? Ну, спасибо. Что? Посидеть еще пять минут? Посижу, посижу. Ну, что бы вам еще такое рассказать?…