...Да поможет мне бог

Джеймс Садерленд стоял у стола, приготовляя напитки. Лео и Поль поднялись со своих мест. Ростом все трое были выше Спенсера, хотя он сам не был маленьким — сто семьдесят восемь сантиметров или что-то около того.

Они поздоровались, и словоохотливая миссис Садерленд сразу заговорила:

— Садитесь, Спенсер, садитесь, вы, наверно, устали. Поль, будьте добры, принесите стул из столовой. Ничего, Спенсер, отдыхайте, Поль не обидится. Ему полезна такая гимнастика — он начинает толстеть. Джеймс, налей Спенсеру. Виски? Вам обязательно нужно выпить — вы плохо выглядите. Садитесь, Спенсер.

Она дружески похлопала его по плечу. Ей нравился ее будущий зять.

— Нечего так суетиться вокруг него, — сказала Джин.

Свет был тусклым, а воздух тяжелым, не чувствовалось ни малейшего ветерка. Из-под навеса Спенсер видел звезды. Я должен поговорить с Джин, думал он. Я должен поговорить с ней как можно скорее. Она поймет меня.

К нему подошел Лео Биллинджер.

— Давно не встречались. Как поживаете?

— Прекрасно, — сказал Спенсер. — А вы?

— Лучше, — ответил Лео, — гораздо лучше. Я нанял другого адвоката и выиграл дело.

— Да, — сказал Спенсер. — Я читал об этом. Очень рад.

Лео повернул тяжелое, невыразительное лицо к жене.

— Ты помнишь мистера Донована, милочка? Это тот самый парень, который отказался помочь нам. Он чуть было не испортил тогда все дело.

Пэт Биллинджер улыбнулась Спенсеру, бросив на него взгляд из-под длинных мохнатых ресниц. Она была гораздо моложе своего мужа.

— Это произошло до или после истории с Беквудом? — спросил Лео.

— Задолго до нее, — ответил Спенсер.

Лео кивнул головой.

— Да, конечно. После дела Беквуда я, наверно, дважды подумал бы, прежде чем обратиться к вам за консультацией.

— Вот ваше виски, — сказал Джеймс Садерленд, подавая Спенсеру высокий бокал.

Джин под руку с Полем прошла мимо Спенсера, задев юбкой его колени. Не взглянув на него, она скрылась с Полем в темноте сада.

Спенсер выпил. Миссис Садерленд придвинулась к нему. На ней было пышное кружевное платье с оборками, и рукав его зацепился за ручку кресла.

— Джин очень нервничает, — зашептала она. — Вам надо быть повнимательней к ней: она нуждается в ласке. Не потому, что она лишена ее дома — господи, чего я только не делаю, прямо в лепешку расшибиться готова, — она любит вас, она молода. Не забывайте, что она еще совсем девочка.

— У вас было много работы сегодня, Спенсер? — спросил Джеймс Садерленд.

— Да, — ответил Спенсер. — Сегодня я узнал нечто очень важное.

— Вы должны были позвонить ей, — упрекнула его миссис Садерленд. Она посмотрела туда, где скрылись Джин с Полем. — Позовите ее, — шепнула она Спенсеру. — Она ждет, чтобы вы позвали ее. Позовите ее сейчас.

— Не беспокойтесь, — улыбнулся Спенсер.

Внезапно все показалось ему призрачным — вечер, дом, люди. Он даже не мог припомнить лица Джин. Перед его глазами стоял Майлс: старик брал шляпу у гардеробщицы в «Брюсселе» и уходил рассерженный, даже не подав руки. Спенсеру стало жаль Майлса; он почувствовал, что виноват перед ним, потому что не сказал ему всей правды. Отгороженный глухой стеной тайны, он будет теперь чувствовать себя виноватым перед многими. Но Джин он должен рассказать.

— Дело Беквуда повредило вашей конторе? — спросил Лео Биллинджер.

Спенсеру потребовалось несколько секунд, чтобы уловить смысл вопроса.

— Пожалуй, нет, — ответил он. — А почему, собственно, оно должно повредить?

— Я согласен со Спенсером, — вмешался Джеймс Садерленд. — Он вел себя, как адвокат, которому платили за его работу. Он ведь не разделял политических убеждений Беквуда.

— А как насчет интервью, которое вы дали после его самоубийства? — усмехнулся Лео.

— Спенсер был расстроен, — ответил Джеймс Садерленд. — Так поступил бы любой. В конце концов он был близко знаком с этим человеком. Каждый может ошибиться при таких обстоятельствах.

— Не думаю, что это была ошибка, — внушительно сказал Спенсер.

Наступило молчание, а затем миссис Садерленд крикнула в сад:

— Джин! Где ты, Джин?

Джин не ответила.

— Я разыщу ее, — сказал Спенсер, вставая.

Джин и Поль стояли, прижавшись друг к другу, и целовались. Услышав шорох гравия под ногами Спенсера, они отпрянули в разные стороны.

— Извини, приятель, — сказал Поль. — Пожалуй, мы зашли немного далеко.

Спенсер знал, что ему следует рассердиться, но он даже не пытался это сделать. Он думал только о том, что теперь имеет право ничего не рассказывать Джин; может быть, он ей и вообще ничего не расскажет. Лэрри останется единственным, кто все знает. Он видел, как Поль достал платок и стер помаду со своих губ.

— Тебя зовет мать, Джин, — сказал Спенсер.

— Я слышала, — ответила Джин. Движением головы она стряхнула с лица темные волосы. Помада размазалась у нее по губам.

Поль еще раз неловко извинился и ушел. Спенсер посмотрел на Джин.

— Тебе следует привести в порядок лицо, прежде чем возвращаться.

Она нисколько не смутилась.

— Это все, что ты можешь мне сказать?

— А что тебе хотелось бы услышать?

Она сделала шаг к нему, но остановилась.

— Спенсер, ты не любишь меня.

— Почему ты так говоришь?

— Ответь мне. Ты любишь меня? Ответь честно.

— Люблю, — сказал он. В тот момент он и сам не знал, правда это или ложь. Скорее, казалось ему, ложь, но это было единственное, что он мог сказать, единственное, что он хотел сказать. Он был бы очень рад любить Джин.

— Тогда почему же ты не рассердился? — спросила она. — Почему ты не ударил Поля и не оскорбил меня?

— Не знаю, дорогая, — пожал он плечами.

— Ты никогда не выходишь из себя?

— Нет, иногда я теряю терпение.

Она вдруг заплакала, Он обнял ее и прижал к себе.

— Не нужно, — сказала она. — Пусти. Ты не любишь меня. Я знаю, не любишь.

Он приподнял ее голову и нежно поцеловал в губы. Они были теплыми. Джин тяжело дышала. Он думал: возбуждена ли она все еще поцелуями Поля или...

— Прости меня, милый, — всхлипывала она. — Я так люблю тебя. Я никогда больше не причиню тебе боли. Но ты не обращаешь на меня внимания, ты всегда так далек от меня, что мне хочется сделать тебе больно, так больно, чтобы ты вспомнил обо мне.