...Имеются человеческие жертвы

С этими словами Турецкий протянул ему несколько фотографий, обработанных в компьютерном центре экспертно-криминального отдела областного УВД. Один и тот же человек с кудрявыми волосами, наголо обритый, в темных очках, с усами, с бородкой, в офицерской фуражке, в широкополой шляпе армейского образца, в военной форме и в штатском.

Данилов поднял на Турецкого посерьезневшие глаза.

На всех снимках был изображен Геннадий Петрович Клемешев.

60

Пять дней крутился Миша Данилов по всей Москве и области, мотался в один городок, другой, наводил справки. Все оказалось проще, и наводка Турецкого сработала с точностью надежного отлаженного механизма. Судя по каталогу разбитых на группы и подгруппы, тщательно классифицированных изображений, что оставляют люди по собственной воле до конца своих дней на самых разных и неожиданных местах своего тела, он без труда нашел татуировки, почти неотличимые от тех образцов, которые дал ему Турецкий.

Правда, Наташа немножко ошиблась и переставила буквы, но одна из татуировок наверняка была сделана на первом или втором курсе одного из известных военных воздушно-десантных училищ в семьдесят девятом году. Со второй оказалось и того проще: такие оставляли на левой руке чуть пониже плеча офицеры-десантники одного из элитных подразделений, действовавших в Афганистане, — ударно-диверсионного штурмового отряда «Белый барс».

В особо секретном архиве Министерства обороны, где в основном хранились самые мрачные тайны афганской войны и куда Данилов пробился только благодаря ходатайству, подписанному лично Генеральным прокурором, Миша выяснил, что всего за девять лет афганской войны численный состав отряда, который менялся из года в год — формировался, расформировывался, создавался вновь, — составил триста семьдесят семь человек, из которых погибли, «выполняя интернациональный долг» ни много ни мало сто тридцать восемь. Многие также пропали без вести, выполняя задание командования. И среди них оказался... — у Данилова даже руки затряслись, как у заядлого рыболова, вдруг ощутившего на крючке небывалую рыбину. Это была удача, на какую даже и рассчитывать не приходилось, но нет, ошибки не было: среди сгинувших на той войне был и Геннадий Петрович Клемешев, уроженец Степногорской области, поселка городского типа Орловка. Об этом и было послано извещение его родственникам за подписью капитана Юрасова, заместителя командира отдельного отряда.

Вот к нему-то, видимо, и надо было обратиться в первую очередь. Именно он и должен был помочь. Но, дойдя до конца списка, построенного по алфавиту, Данилов нашел и эту фамилию в числе погибших на той дикой, нелепой войне. Но было много живых, и многие, как оказалось, были москвичами и жителями подмосковных городов и поселков. Он выписал имена и адреса тех, кто, по всем данным, должен был входить в состав отряда в то же самое время, когда там были и Клемешев, и Юрасов.

Этот список оказался и вовсе коротким, всего девять человек. Остальные жили кто в Омске, кто в Липецке, а кто и в других странах СНГ — в Белоруссии, на Украине, в Грузии, Чечне...

На следующий день, рано утром, Данилов приехал в подмосковный Жуковский и нашел дом, задрипанную пятиэтажку. День был праздничный, Первое мая, он надеялся застать хозяина дома и не ошибся. Бывший капитан спецназа Юрий Спиридонов долго, с подчеркнуто брезгливым недоверием изучал документы гостя. Чувствовалось, что накануне он крепко принял на грудь и испытывал утреннее томление, понятное миллионам сограждан. Однако в рассудке был крепок и тверд. И когда, в конце концов, Данилов выложил перед ним фотографии бывшего степногорского мэра вместе с фотографиями каких-то случайных людей и попросил ответить на один лишь вопрос, знает ли он кого-нибудь на этих снимках, знакомо ли ему чье-то лицо, Спиридонов уверенно взял в руки одну из фотографий Клемешева.

— Вот его знаю.

— И кто это? Вы могли бы назвать его, вспомнить имя?

— Вам бы, юноша, мою память, — угрюмо сказал Спиридонов. — А мне вспоминать нечего, это Серега, Серега Юрасов. Только что вы о нем всполошились-то через столько лет? Он погиб.

— И вы сами это видели? — спросил Данилов.

— Сам не видел, другие видели. У нас этот телеграф, молодой человек, быстро работал. Их «КамАЗ» в пропасть ушел. Было там такое сволочное место... Их там и сейчас, этих «КамАЗов» да «Уралов» две колонны лежит. Крутой спуск с поворотом, если скользко или что с тормозами — без вариантов...

Данилов тщательно оформил протокол опозна­ния и уже с совсем другим чувством отправился по следующим адресам. На это ушло еще два дня, хотя точку можно было поставить и намного раньше. Из девяти москвичей и обитателей пригородов пятеро твердо, без колебаний назвали человека на фотографиях Юрасовым Сергеем. С остальными из оставшейся четверки встретиться не пришлось: один был убит уже на гражданке, второй застрелился, третий без надежды на возвращение находился в госпитале, четвертый сошел с ума.

Поэт бумажной работы, Миша тщательнейше оформил все протоколы опознания и не мешкая позвонил Турецкому.

— Молодчага! — крикнул тот в трубку. — Умница! Благодарность в приказе! Между прочим, у нас тут тоже есть кое-какие, причем неплохие, новости. А теперь слушай внимательно: вот тебе новое задание. Записывать не надо, запоминай...

61

О том, где скрывался Турецкий, во всем городе знали только несколько человек, так что вероятность того, что какой-нибудь охотник выследит свою дичь, была сведена к минимуму. И все же какая-то вероятность повторения того, что случилось в гостинице, по-прежнему оставалась, и Коренев, считавший себя лично ответственным за безопасность московских следователей, находился в постоянном напряжении и продумывал новые варианты дислокации своих подопечных.

Из больницы тогда его эвакуировали очень вовремя: в ту же ночь, каким-то образом миновав охрану, туда проник невысокий худой человек в белом халате. Вероятно, уверенный, что никто за ним не следит, он быстро прошел длинным коридором к палате, где еще недавно лежал Турецкий, и, оглянувшись, потянул дверь и скользнул внутрь. Трудно сказать, что пережил он, когда оказался внутри маленького бокса и сразу с порога произвел два выстрела из длинноствольного пистолета с навинченным глушителем по человеку, почти с головой накрытому одеялом. Тот, видимо, был убит наповал и не шевельнулся. А когда убийца подошел к кровати и сдернул одеяло, дабы удостовериться, что приходил не зря и цель достигнута, его удивлению, вероятно, не было границ: никакого человека там не было. Там лежали три плотных куля больничного белья, теперь, вероятно, безнадежно испорченного, набитых в наволочки. Покушавшийся метнулся к двери, однако дверь оказалась запертой. Он кинулся к окну, и тогда из маленькой кабинки туалета и душевой один за другим бесшумно выскользнули три могучих человека и в считанные секунды схватили маленького, черненького, худенького, обезоружили и спеленали пришельца, который оказался человеком лет тридцати с небольшим, кавказской наружности, отлично развитым физически, но так и не успевшим получить среднего образования, а также продемонстрировать уровень своей силовой подготовки.

С тех пор он содержался в крохотной камере-одиночке СИЗО и наотрез отказывался не только давать какие-либо показания, но и назвать свое имя. Что же касается оружия, которым был снабжен киллер, то при нем оказалось два пистолета Стечкина с глушителем. А когда оба они прошли соответствующую баллистическую экспертизу, обнаружилось следующее: это были два из тех трех пистолетов той же системы, из которых были убиты двое кавказцев, которых нашли в одном из дворов невдалеке от площади Свободы.

Во время очередного допроса следователь облпрокуратуры Тихонов, на основании результатов судебно-баллистической экспертизы, предъявил задержанному обвинение в убийстве двух кавказцев, племянников Арсланова, застреленных из тех же пистолетов, а в процессе допроса предъявил ему фотографии убитых, сделанные как на месте преступления, так и в морге.

К удивлению следователя Тихонова, фотографии произвели на арестованного сильнейшее впечатление, по сути, ввергли его в шок, а затем в приступ такой необъяснимой ярости, что возникла необходимость привлечь дополнительных конвойных для водворения его в камеру, где он впал в совершенное буйство, катался по полу, пытался нанести себе повреждения и сумел таки разбить в кровь голову, прежде чем на него надели смирительную рубашку.