1 декабря 1941 года

Выслушав майора, командующий велел позвать лётчика и сказал ему:

– Спасибо, тебе, пилот, будешь награждён орденом Красного Знамени, - а потом, обращаясь к порученцу, прибавил: - Прикажите выдать ему водки, чтоб мог обмыть награду с боевыми товарищами. Ещё раз спасибо.

Генерал армии склонился над картой. Одного взгляда на неё было достаточно, чтобы понять: врагу на этом направлении противопоставить нечего.

Он связался с командующими авиацией фронта, чтобы приказать нанести бомбовый удар по колонне. Тот доложил, что на аэродроме базирования бомбардировщиков кончился боезапас. Да и низковата облачность для прицельного бомбометания, а удар по площади ничего не даст. А штурмовая авиация вся задействована под Звенигородом.

Не часто в жизни у генерала армии случались ситуации, когда он не мог принять решения в силу сложных обстоятельств и оказывался безсилен поправить положение.

Он мог только представить себе, как колонна вражеских машин стремительно двигается по Алабинскому полигону к столице. И это случилось именно тогда, когда уже казалось, что враг выдохся и его наступление окончательно захлёбывается.

Наверное, это был самый чёрный день во всём боевом поприще генерала армии. Почти шестьдесят танков! По тем временам - силища огромная. Да ещё пехота на автомобилях.

Выход оставался только один, и генерал армии не мог им не воспользоваться. Он попросил соединить с Верховным Главнокомандующим, просил соединить его со Сталиным.

Полки стрелковой дивизии, прибывшей из Сибири, разгрузились на нескольких полузаметённых снегом подмосковных станциях. Где-то, совсем рядом, спал тревожным сном огромный город. Под утро мороз крепчал, пощипывая щёки, забираясь под шапки-ушанки. Но что сибирякам мороз?! Привычны они к морозу. Да и экипировка под стать погоде - все в добротных полушубках, в валенках.

Резко прозвенела в морозной тишине команда: "Становись", и капитан Михаил Посохов одним из первых встал на краю пристанционной площади, обозначая место построения своей роты, первой в первом батальоне полка. Строй полка протянулся через всю площадь и занял улочку, тянувшуюся вдоль скрытого посадками железнодорожного полотна. Строили повзводно, в колонну по три, готовясь к пешему маршу.

– Теперь уж скоро, - молвил пожилой, видно по всему, бывалый красноармеец, приятной наружности.

Благородные черты лица выдавали в нём человека не простого, хотя он и старался не выделяться среди товарищей. Капитан Михаил Посохов давно обратил на него внимание, ещё в пункте формирования. В их полк добавили людей, мобилизованных в районе Томска, чтобы пополнить его до полного штата. Это было несколько недель назад. Знакомились с пополнением уже в эшелонах, которые летели стрелой к Москве через всю Россию.

Ротному в сложившейся обстановке недосуг побеседовать с каждым. Но с этим красноармейцем он всё же нашёл время переброситься несколькими фразами.

– Как вас величать?
– поинтересовался он вежливо, чувствуя, что этот его подчинённый особенный, предполагая в нём какую-то тайну.

– Красноармеец Ивлев, - ответил тот.

– А как по имени и отчеству величать?
– вдруг с теплотой попросил Посохов.

– Афанасий Тимофеевич.

– Откуда призваны?

– Из-под Томска, с таёжной деревушки, - и он сказал название, которое ничего не дало Посохову, а потому он его и не запомнил.

– Из деревушки?
– спросил Посохов, не скрывая удивления.

– Так точно, - несколько распевно подтвердил Ивлев.
– Учительствовал там.

– Годков-то, небось, немало. Почему призвали?

– Добился, чтоб призвали. Как можно сидеть, коль такое творится. Я ведь кое-что умею. Почитай, империалистическую всю прошёл, да и в гражданскую воевать довелось.

Ивлев умолчал, на чьей стороне воевал в гражданскую, а Посохов и не спросил, поскольку такой вопрос был бы совершенно нелепым.

– И рядовой?

– В империалистическую был, - Ивлев сделал паузу, - унтер-офицером, - намеренно прибавив слово "унтер", хотя офицером он был без этого добавления. - Ну а в гражданскую всяко случалось, там ведь поначалу по должностям определяли, - уклончиво ответил он.
– После ранения и осел в Сибири. Там меня едва выходили на заимке, где спрятали, когда белые наступали.

И в последней фразе он всё перевернул с точностью до наоборот. Оставили его на заимке не красные, а белые, поскольку ранен он был тяжело. Оставили у зажиточного крестьянина, причём с подлинными документами, которыми он после окончания академии Генерального штаба уже не пользовался, и по которым его знали разве только однокашники по кадетскому корпусу, юнкерскому училищу, да первым годам офицерской службы. На спецфакультете академии, куда он поступил после нескольких лет службы, пришлось сродниться с другой фамилией и привыкать к иной биографии...

– Может быть, ротным писарем вас назначить?
– спросил Посохов.
– Всё полегче будет.

– Я, товарищ капитан, на фронт просился не бумажки писать. А за возраст мой не безпокойтесь. Молодых ещё обставлю, когда придёт нужда.

– Тогда командиром отделения. У меня в первом взводе одного отделённого нет. Справитесь?

– Должность, конечно, для меня очень ответственная, - скрывая улыбку, молвил Ивлев.
– Постараюсь справиться, коли прикажете.

И вот теперь, когда прозвучала команда "Шагом-марш!", Ивлева отделял от Посохова только молодой лейтенант, командир взвода.

Посохов не нашёл ничего необычного в ответах Ивлева. После урагана, пролетевшего над Россией в годы революции и гражданской войны, мало ли как складывались судьбы. У самого-то биография более чем запутана. Мать погибла в восемнадцатом, а отец... Имя отца мать просила забыть строго настрого и навсегда. Так наказала ему, когда прощалась с ним, совсем ещё мальчишкой, оставляя у родственников в соседей деревушке. Сама же она ушла в село Спасское, что на берегу чудной речушки Теремры. Зачем ушла туда на свою погибель, Посохов понял не сразу. Собственно, Посоховым он тогда ещё не был. Сельские мальчишки называли его барчуком, потому как жил он с матерью своей в господском доме.

Однажды сельская сплетница спросила у него, знает ли кем приходится ему местный помещик Николай Дмитриевич Теремрин? Миша не знал, и она пояснила, что помещик Теремрин приходится ему отцом, что, мол, матушка Анюта, нагуляла его со своим барином. Вечером он рассказал об этом матери, но только взбучку от неё получил, а потом и сплетница получила по заслугам не только от матери, но уже и от барина. Так Миша и не понял, кто же прав.

Был у помещика сын Алексей, которого Михаил видел сначала юнкером, затем офицером и который относился к нему очень хорошо.

В тот страшный год, когда Миша лишился матери, безчинствовал в округе красный комиссар Вавъессер. Его отряд застал врасплох барина в его господском доме. Это Михаил запомнил хорошо.

– А ну выходи на суд людской!
– кричал комиссар, осаживая плетью коня.

К дому двинулись два подручных Вавъессера, и стало ясно, каков будет этот суд "людской". Но тут прогремели два выстрела, и оба карателя пали замертво.

Вавъессер поскакал прочь, но пуля достала и его, правда, только ранила.