10 дней из жизни Сталина

Составители упоминавшегося выше «Сборника документов» отметили, что Волкогонов не счел нужным сообщить, откуда он почерпнул эти сведения, кто этот таинственный член Политбюро? Действительно, дважды ученый умалчивает об источнике крайне важной информации. Почему бы это?

Есть два члена Политбюро, якобы ставшие свидетелями растерянности и страха Сталина и рассказавшие потом об этом другим: Микоян и Берия. Последний вроде бы и сообщил Хрущеву о поведении Сталина. Конечно, для Хрущева, по инициативе которого Берию быстренько отправили на тот свет, бывший приятель был надежным источником. В том смысле, что опровергнуть с того света ничего не мог.

У Хрущева этот эпизод хронологически изложен неопределенно. «Когда началась война, Сталин был совершенно подавлен… Он сказал: Я отказываюсь от руководства». В какой-то момент, по словам Берии, он «ушел, сел в машину и уехал на ближнюю дачу». «Мы посовещались с Молотовым, Кагановичем, Ворошиловым, якобы пересказывает Хрущев Берию, и решили поехать к Сталину и вернуть его к деятельности с тем, чтобы использовать его имя и его способности в организации обороны страны». Сталин при виде соратников испугался, вероятно, «подумал, не приехали ли мы его арестовывать…». Соратники стали убеждать вождя, что еще не все потеряно, что еще есть возможность поднять народ на борьбу с Гитлером, «…тогда Сталин вроде опять пришел в себя».

Практически невероятно, чтобы Берия сочинил, а потом рассказал Хрущеву эту байку. Берия уже сразу после смерти Сталина стал выражать недовольство некоторыми действиями покойного вождя, но клеветать-то ему на Сталина какой был смысл!? И следует учесть, что такой разговор мог произойти лишь в марте – в июне 1953 года, до ареста Берии, то есть когда до беспредельной клеветы на Сталина оставалось еще несколько лет.

Но когда Волкогонов решил внести свой вклад «в разоблачения» Сталина, ссылаться на воспоминания Хрущева у бывшего заместителя главного армейского воспитателя строителей коммунизма возможности уже не было. О том, что бывший «коммунист № 1» – заурядный клеветник к этому времени не знал только тот, кто не хотел знать. «Когда началась война», Сталин никуда не уезжал, после публикаций «тетрадей посетителей» так врать стало опрометчиво. Поэтому-то он и сослался на безымянного члена Политбюро.

В середине 90-х годов на авансцене исторической науки появился еще один «исследователь». В историки переквалифицировался драматург Э. Радзинский, написавший книгу, которую непритязательно назвал «Сталин». Как и Волкогонов, он использовал ее в цикле телевизионных передач, прошедших по первому каналу осенью – весной 1996–1997 гг.; писатель Бушин назвал их «Театром одного павлина».

Разумеется, новоявленный историк не мог пройти мимо событий последних дней июня 1941 года. Описывает он их с помощью, как утверждает, обнаруженной им в секретном фонде Архива Октябрьской революции рукописи Чадаева и своих комментариев к ней. Воспоминания Чадаева, якобы, помогли Радзинскому понять поведение Сталина. Но в цитируемых Радзинским строчках из «засекреченных» воспоминаний Чадаева нет никакой информации, которая не была бы известна из других источников. Однако в них есть весьма подозрительные «неточности», которых нет в воспоминаниях Чадаева, опубликованных Куманевым, помогавшему Якову Ермолаевичу готовить их к печати. И не могло быть!

В цитируемых Радзинским «воспоминаниях» Чадаева есть, например, фактическая ошибка, скорее, невежественная глупость,которую не мог сделать управляющий делами правительства. Собиратель сплетен и слухов драматург ее мог допустить, а человек, проработавший с Сталиным много лет, привыкший к тому, что в документах нельзя допускать неточности, небрежности, не мог. Я называю Радзинского «невежественным» не для того, чтобы его как-то оскорбить. Он такой и есть. Ну какой историк, нет, какой мало-мальски грамотный человек может написать, а Радзинский написал: «Вместо Тимошенко Сталин делает наркомом Жукова». Не «делал» Сталин Жукова наркомом никогда.

Не был в первые дни войны, как утверждает Радзинский, особенно близок к Сталину Василевский. До начала августа 1941 года Василевский только один раз на станции метро «Кировская» видел Сталина. Об этом он пишет в своих воспоминаниях «Дело всей жизни».

С именем Василевского связано и очередное проявление Радзинским своего невежества. Бвыший драматург «цитирует воспоминания» Чадаева: «В завершение по телефону он позвонил заместителю начальника Генерального штаба Василевскому…». Не звонил Сталин 24 июля заместителю начальника Генштаба Василевскому. По той причине, что эту должность занимал Ватутин. Но если «правдоискатель» Радзинский «назначил» Жукова наркомом обороны СССР, на должность, которую после Тимошенко занимал сам Сталин, то назначить первого заместителя начальника оперативного управления Генштаба Василевского на должность заместителя начальника Генштаба для него совсем уж плевое дело. Но не для бывшего управляющего делами Совнаркома СССР. Впрочем, о том, что до конца июля Василевский служил в Оперативном управлении, знают все любители отечественной истории.

И еще одна небольшая иллюстрация приемов Радзинского. Не знаю, почему ему потребовалось сочинять «записки» Чадаева? Скорее всего, потому что в опубликованных воспоминаниях Молотова, Жукова и Микояна нет «фактов», которые потребовались драматургу для вящей убедительности своих читателей? Возможно. А для этого Радзинскому потребовалось сделать Чадаева свидетелем разговоров, которые велись в кабинете руководителя партии и правительства. Что он и сделал, уверяя читателей, что в первую военную ночь Чадаев находился в кабинете Сталина. И сделал, надо отдать ему должное, хитро. Он написал, что Сталин поручал Чадаеву вести краткие записи всех заседаний Правительства и Политбюро, проходивших в его кабинете. Отсюда читатель должен сделать вывод, что все записи Чадаева – это свидетельства человека, присутствовавшего в кабинете Сталина и в утренние часы 22 июня. Однако – вот штука! – ночью и утром 22 июня Чадаев в кабинет председателя Совнаркома даже не заходил. Это прямо следует из его интервью Куманеву. Кстати, из подлинных воспоминаний Чадаева следует, что он действительно присутствовал на заседаниях бюро Совнаркома (Совмина), но о своем участии в заседаниях Политбюро не упоминает.

Но Радзинский и от себя описывает в виде комментария, как встретил войну Сталин. И вот как это он делает. Чадаев пишет (допустим, что это он пишет): Тимошенко доложил, что «нападение немцев следует считать свершившимся фактом». Затем драматург живописует с каким трудом говорит Сталин. Наконец, он предлагает Молотову связаться с Берлином и немецким посольством. Душевед-драматург утверждает: «Он еще цеплялся за надежду: а может, все-таки провокация!». Это самый излюбленный прием Радзинского: объяснять, о чем думал в тех или иных обстоятельствах Сталин. Молотов и Жуков говорят лишь об указании Сталина позвонить в посольство. А Микоян вообще умалчивает об этом эпизоде. Ну, даже если Сталин и сказал, что надо связаться с Берлином, то что из этого следует? Ведь глава правительства еще действительно не знает, что началась именно война, а не какие-то крупные провокации армейских начальников. Далее Чадаев у Радзинского пишет: «Политбюро утвердило обращение к советскому народу. В 12 часов его зачитал Молотов». Душевед тут же комментирует: «Он выставил Молотова вперед: он подписывал пакт – пускай и расхлебывает. А пока вместе составляют обращение к народу – два партийных журналиста….». Но Радзинскому известно, что «оба» они ничего не «составляли». Он ниже цитирует Молотова из книги Чуева, который рассказывает автору, как писалось и редактировалось обращение. Конечно, историк Радзинский, получавший, как и другие «демократы», политическое образование на кухне, не в состоянии понять мотивов сталинского решения, хотя и знает о них. Но драматург Радзинский не может не видеть разницы между выступлением Молотова 22 июня и выступлением Сталина 3 июля. И не может не понимать, что с такой речью 22 июня Сталин выступить не смог бы.

Когда я читаю и слушаю этих радзинских, у меня из головы не выходит один и тот же вопрос: действительно ли они своими убогими мозгами не могут понять, что люди, о которых они пишут и говорят, сознавали свою ответственность за судьбу социалистического государства, за судьбу советского народа и думали о том, как противостоять врагу, а не о своих личных интересах Или все и всё понимают?

«Страна ждет выступления всезнающего бога, а бог пока молчит, ждет, – объясняет Радзинский читателям, – что будет на фронтах. И подыскивает первых виновных.» Ну да, хороших вестей с фронтов нет, делать руководителю партии и главе правительства нечего и он, пользуясь затишьем, думает, на кого бы свалить вину за первые поражения. Через 8 строчек Радзинский сообщит читателям: к вечеру Сталин нашел первого виновного – командующего Западным фронтом Павлова. Как же об этом узнал душевед? Да опять же из «воспоминаний» Чадаева. Вечером Сталин (между прочим, вечером он находился на даче, что и управляющего делами он взял с собою? – авт.) «гневно выражал недовольство действиями командующего фронтом». Ну и что? Драматург понимает, что критика Сталиным Павлова – призрачное основание для его вывода. Надо бы что-нибудь повесомее. Радзинский это «повесомее» тут же находит. Он «цитирует» рассказ Чадаева о докладе Тимошенко, смысл которого в том, что на Западном фронте совсем плохо, уничтожена едва ли не вся авиация Красной Армии. «Это чудовищное преступление. Надо головы поснимать с виновных», – говорит в «записках» Чадаева Сталин. «И тут же, – Радзинский якобы цитирует Чадаева, – поручил НКВД расследовать это дело». Далее уже пишет от себя: «Двенадцатичасовой рабочий день закончился в 17.00. Последним вышел Берия – видимо, после обычных решений: виновных расстрелять».

Вот такую мрачную картину рисует драматург. Только Чадаев не мог написать, что Сталин дал поручение НКВД «расследовать это дело». Радзинский мог. Все эти радзинские, вбивая в сознание советских людей, а теперь граждан России представление о Советском Союзе времен Сталина, как государстве беззакония, правового беспредела, в котором законом были лишь приказы узурпатора, похоже, все-таки и в свои умишки забили эту чушь.

Не мог честный Чадаев приписать Сталину то, что он не мог сказать. Дело в том, что еще 8 февраля 1941 года Особые отделы Главного управления государственной безопасности НКВД СССР Постановлением ЦК ВКП(б) и СНК СССР были ликвидированы, а их функции переданы Третьим управлениям НКО и НК ВМФ СССР. Поэтому Сталин не мог поручить НКВД или лично наркому Берии «разбираться» с командованием Западного фронта. О чем и свидетельствует постановление заместителя начальника следственной части 3-го управления НКО СССР Павловского об аресте Павлова. Постановление утверждено наркомом обороны маршалом Тимошенко 6 июля 1941 года.

Невозможно своими словами изложить содержание главы «Первые дни войны» книги Радзинского. Он мобилизовал все свои писательские возможности, чтобы изобразить Сталина нечеловеком. Даже то, что Сталин не оставил в тылу сына Якова, и это Радзинский вменил ему в вину: «Что ему сын! Его страна гибла! Гибла великая мечта». Так, забрасывая Сталина грязью, драматург добрался до конца июня. И подчеркивает: «29 и 30 июня записей в Журнале нет». Но повторять измышления Микояна и Волкогонова бывший драматург не стал. По своему объяснил причины «исчезновения» Сталина: «В таинственные дни уединения бывший семинарист решил призвать на помощь отвергнутого им Бога». О таких «откровениях» говорят: бред сивой кобылы. Но этот бред, а вся книга Радзинского такой же бред, – тщательно продуманные приемы дискредитации Сталина.