100 дней счастья

– 70

Тетрадь с портретом Дзоффа наполнилась заметками, рисунками, планами… Теперь это верный товарищ в моей печали. Я смотрю, как дни грустно пролетают, и веду обратный отсчет на этих бумажных листах. Это имеет одну единственную цель: статистика. Так было до сегодняшнего дня.

Первым новость узнает Массимилиано, мой новый друг, держащий магазин, где можно поговорить. Ему теперь я поверяю больше, чем кому бы то ни было. Он почти ничего обо мне не знает, а значит, является куда лучшим советчиком, нежели Коррадо или Умберто, которым мешает эмоциональная вовлеченность.

Первое, что я ему сообщаю, выразительно уже само по себе.

– Я решил покончить с собой.

– Что ты такое говоришь?

– Не бойся, я не выброшусь из окна и не повешусь на люстре прямо в твоем магазине. Отправлюсь в Швейцарию, там с этим помогают. Я уже нашел все, что нужно. В Лугано есть подходящая клиника.

– Но почему? – грустно спрашивает мой друг.

– Причин не счесть, их тысячи. Главная – я не хочу наблюдать, как медленно разлагаюсь, и совсем уже не хочу, чтобы это наблюдали моя жена и дети. Мне хочется, чтобы меня запомнили сильным и бодрым. Кажется, я имею на это право.

– А как там диета?

– Диета помогла. Я похудел, что значительно облегчает боли. Но опухолевые маркеры в крови неуклонно растут. Недавно я снова сдал анализы. Я слишком поздно обнаружил Фрица.

– Фрица?

– Так я его назвал. Мило, не находишь?

– Действительно. Надеюсь, что ты передумаешь.

– Не передумаю. Я уже месяц готовил себя к этому решению. Единственно возможному, между прочим. Не хочется гнить, лежа в кровати.

– А жене сказал?

– Нет, у нас все плохо, ты же знаешь.

Массимилиано наливает мне холодный персиковый чай. Он делает его сам из минеральной воды и персиков. Такой чай оценила бы сама Богоматерь.

Через минуту к нам присоединяется мрачный Джанандреа, который тоже стал постоянным клиентом. Сегодня я узнаю, что он работает портным и что его жена сбежала с заправщиком из Удине.

Мы режемся в карты. «Сорок» – известная игра, в которую я не играл с незапамятных времен. Я даже не могу вспомнить правил. Моя новая и такая короткая жизнь мучительно вынуждает меня делать давно забытое или то, чего я не делал вовсе. Хоть что-то позитивное есть в моей болезни.

– 69

Мы с Коррадо отправляемся за Умберто в его больницу. Нас ждет отличный аперитив в центре города.

Я еще не сообщил друзьям о своем решении.

После первого коктейля я заявляю:

– Через шестьдесят девять дней я еду в Швейцарию.

– Отлично, путешествие задумал? – до Коррадо пока не доходит. Я слишком обтекаемо выразился.

– Я заказал место в клинике, где помогают покончить с собой.

После слов «покончить с собой» наступает нереальная тишина. Несколько минут не слышно ничего, кроме раздающейся вдалеке песни группы «Oasis». Даже мой кашель не осмеливается вырваться наружу.

– Но почему через шестьдесят девять? – спрашивает Умберто, чтобы прервать тишину.

– Я считаю дни. Веду обратный отсчет от ста до нуля. Символично, конечно, но имеет и статистическую ценность. Когда дело подойдет к нулю, я впаду в последнюю стадию. И буду крайне жалок. Поэтому я решил, что последним днем будет тот, который я обозначил нулевым. Решено.

– Ты что, сдаешься? – не верит своим ушам Коррадо.

– Да нет, просто не хочу наблюдать свое физическое разложение. И не хочу, чтобы дети вспоминали увядшего отца, ставшего пленником инвалидного кресла.

– А Паола знает?

– Пока нет.

– Скажи, что ты пошутил! – требует Коррадо, у которого сказанное не укладывается в голове.

– Мне и самому бы хотелось. Неплохо было бы, а? Друзья, у меня нет никакого рака, я вас разыграл, чтобы вы меня немного побаловали. Но все так, как оно есть. Я хочу насладиться двумя месяцами жизни и тем, что мне осталось.

– Что нам осталось, – грустно уточняет Коррадо. Мушкетеров ведь трое.

– На самом деле их было четверо. Самым главным был д’Артаньян, – уточняет Умберто.

Мы погружаемся в спор о совсем неподходящем названии, которое выбрал Дюма для своего романа и радостно вспоминаем своего старого лицейского друга Андреа, который был у нас за д’Артаньяна, но давным-давно переехал в другую страну. Мы были непобедимой четверкой. Потом мы выпиваем еще по коктейлю и обсуждаем круглую попку девицы, облокотившейся на стойку так, что можно разглядеть трусики. Наш разговор уходит в другую сторону, словно мы стараемся держаться подальше от Фрица. Фриц рифмуется с только что выпитым нами «Спритцем», но второй куда лучше первого.

– 68

– Через шестьдесят восемь дней я покончу с собой.

Паола замирает.

– Что ты несешь?

– Дружище Фриц побеждает. Мне хуже день ото дня. Если верить врачам, то уже через пару месяцев я буду лежать, обколотый обезболивающими, после чего перейду в финальную фазу. Не слишком приятное зрелище. Я хотел бы уйти до этого. Так поступают слоны. И я.

– Я что-то не понимаю…

Паола подавлена. Но как сказать это по-другому, я так и не придумал.

– Я заказал себе место в больнице Лугано.

– Ты заказал эвтаназию?

– Если быть точным, то я обратился за помощью, чтобы избавиться от страданий.

– И когда ты принял решение?

– Неделю назад.

– А почему ничего не сказал?

– В последнее время как-то не выходит поговорить.

– Ты сумасшедший.

Довольно долгое время мы просто молчим. Потом Паола берет сумочку и уходит.

А я остаюсь.

Остаюсь оплакивать наше былое взаимопонимание.

Из-за этой истории с синьорой Морони я потерял сразу нескольких человек: жену, подругу, любовницу, соратницу, поклонницу – одним словом, всех. И всех в одном лице.

Я потерял мое все.

Паола – мое все. Вот самое точное определение.

Но что я для нее теперь?

Балласт, сосед, предатель, отец ее детей.

Я знаю, что она все еще любит меня, я это чувствую.

И это сила, которая заставляет меня двигаться вперед.

В тетради с портретом Дзоффа написано:

 сделать так, чтобы Паола меня простила

– 67

Пока я еду в бассейн, в машине вдруг начинает что-то жужжать. Она пытается вскарабкаться на холм, точно выдохшийся велосипедист в Доломитовых Альпах. Наконец, из-под капота вырывается облако черного дыма, и машина затихает и замирает. Ну и хорошо.