100 великих речей

О чем же сказал Достоевский, что так поразило всех слушателей? Читая через 140 лет эту речь, отмечаешь ее удивительную, но весьма далекую от действительной жизни архитектонику. Реальная жизнь, которую Федор Михайлович представил в этой речи в многоцветии своего писательского таланта, выглядит полной фантазией, о чем и он сам сказал не менее 10 раз. Акценты, которые расставил оратор, сегодня волнуют главным образом литературоведов.

Большую часть своей блестящей речи Достоевский посвятил Пушкину и его «Цыганам» и «Евгению Онегину». Основную же свою мысль о «всечеловечности» русского человека, самый яркий образ которого явил нам Пушкин, Достоевский приберег под занавес.

Открытие памятника А.С. Пушкину в Москве 6 июня 1880 г.

«Да, назначение русского человека есть бесспорно всеевропейское и всемирное. Стать настоящим русским, стать вполне русским, может быть, и значит только… стать братом всех людей, всечеловеком… Для настоящего русского Европа и удел всего великого арийского племени так же дороги, как и сама Россия, как и удел своей родной земли, потому что наш удел и есть всемирность, и не мечом приобретенная, а силой братства и братского стремления нашего к воссоединению людей. Если захотите вникнуть в нашу историю после петровской реформы, вы найдете уже следы и указания этой мысли, этого мечтания моего, если хотите, в характере общения нашего с европейскими племенами, даже в государственной политике нашей. Ибо, что делала Россия во все эти два века в своей политике, как не служила Европе, может быть, гораздо более, чем себе самой? Не думаю, чтоб от неумения лишь наших политиков это происходило. О, народы Европы и не знают, как они нам дороги! И впоследствии, я верю в это, мы, то есть, конечно, не мы, а будущие грядущие русские люди поймут уже все до единого, что стать настоящим русским и будет именно значить: стремиться внести примирение в европейские противоречия уже окончательно, указать исход европейской тоске в своей русской душе, всечеловечной и воссоединяющей, вместить в нее с братскою любовию всех наших братьев, а в конце концов, может быть, и изречь окончательное слово великой, общей гармонии, братского окончательного согласия всех племен по Христову Евангельскому закону! Знаю, слишком знаю, что слова мои могут показаться восторженными, преувеличенными и фантастическими… Всё это покажется самонадеянным: «Это нам-то, дескать, нашей-то нищей, нашей-то грубой земле такой удел? Это нам-то предназначено в человечестве высказать новое слово?» Что же, разве я про экономическую славу говорю, про славу меча или науки? Я говорю лишь о братстве людей и о том, что ко всемирному, ко всечеловечески-братскому единению сердце русское, может быть, изо всех народов наиболее предназначено, вижу следы сего в нашей истории, в наших даровитых людях, в художественном гении Пушкина. Пусть наша земля нищая, но эту нищую землю «в рабском виде исходил, благословляя», Христос. Почему же нам не вместить последнего слова его? Да и сам он не в яслях ли родился? Повторяю: по крайней мере, мы уже можем указать на Пушкина, на всемирность и всечеловечность его гения. Ведь мог же он вместить чужие гении в душе своей, как родные. В искусстве, по крайней мере, в художественном творчестве, он проявил эту всемирность стремления русского духа неоспоримо, а в этом уже великое указание. Если наша мысль есть фантазия, то с Пушкиным есть, по крайней мере, на чем этой фантазии основаться. Если бы жил он дольше, может быть, явил бы бессмертные и великие образы души русской, уже понятные нашим европейским братьям, привлек бы их к нам гораздо более и ближе, чем теперь, может быть, успел бы им разъяснить всю правду стремлений наших, и они уже более понимали бы нас, чем теперь, стали бы нас предугадывать, перестали бы на нас смотреть столь недоверчиво и высокомерно, как теперь еще смотрят. Жил бы Пушкин долее, так и между нами было бы, может быть, менее недоразумений и споров, чем видим теперь. Но Бог судил иначе. Пушкин умер в полном развитии своих сил и бесспорно унес с собою в гроб некоторую великую тайну. И вот мы теперь без него эту тайну разгадываем».

P.S. Формат книги, к сожалению, не позволяет разобрать эту воистину сказочную речь «по косточкам», но разве не фантастична, не утопична главная мысль в ней о том, что мы, живущие в XX–XXI вв., «грядущие русские люди», «все до единого», несколько раз перенесшие агрессию европейских «братьев», внесем «примирение в европейские противоречия уже окончательно»? Можно ли примирить стаю гиен с самим собой?

Речь Плевако по делу Грузинского (1883)

Юрист, разработчик основ судебной риторики в России, знаменитый московский адвокат, действительный статский советник Фёдор Никифорович Плевако (1842–1909) прославился как «гениальный оратор», «московский златоуст», «отец судебной риторики». Знали его и как благотворителя, который очень часто защищал неимущих граждан бесплатно, да еще и помогал им материально нести расходы. Многие краткие афористичные речи Плевако в защиту «малых и сирых» превратились в фольклор. Несколько обстоятельных блистательных защит при рассмотрении в судах громких дел вошли в золотой фонд адвокатского красноречия. Одной из них стала речь по «делу светлейшего князя Григория Ильича Грузинского, обвинявшегося в убийстве доктора медицины Э.Ф. Шмидта», рассмотренному 29–30 сентября 1883 г. Острогожским окружным судом (Воронежская губерния).

В комментариях к очерку о Ф.Н Плевако на сайте «Военное обозрение» попалась запись:

«Работаю адвокатом. На заре своей карьеры как-то спросил у старшего товарища, хорошего адвоката и просто порядочного человека:

– Почему сейчас в России нет выдающихся адвокатов, уровня Плевако?

На что он мне ответил:

– Потому-что в России нет выдающегося суда…»

Что тут первично – суд или адвокат, – трудно сказать, но что нет адвоката ранга Плевако – это признают все, кто имеет отношение к судебной системе и риторике, и признают уже больше 100 лет.

Дело же, в котором защитником выступил Ф.Н. Плевако, было весьма банально и явно проигрышно – адвокат поначалу даже не хотел браться за него. Но, как истинный милосердец, не мог остаться равнодушным к судьбе семи детей обвиняемого, трем из которых не исполнилось еще и 10 лет.

В умышленном убийстве обвинялся не рядовой гражданин, а светлейший князь Грузинский Григорий Ильич (1833–1899), один из потомков в третьем колене последнего царя Грузии, Георгия XII Ираклиевича. Князь владел 1317 десятинами земли в слободе Екатериновка (Стряжково) Острогожского уезда Воронежской губернии. К чести обвиняемого, князь не искал покровительства в «высших сферах», а покорно ожидал вердикта суда. В состав присяжных заседателей вошло 10 крестьян, 1 купец, 1 мещанин. Старшиной был избран крестьянин.

Плевако к тому времени был уже знаменитым адвокатом, о котором ходили легенды. Фёдор Никифорович выигрывал дела скрупулезными доказательствами либо виртуозными экспромтами. Хрестоматийной стала история о старушке, укравшей жестяной чайник стоимостью 30 коп. По свидетельству писателя В.В. Вересаева, на суде прокурор решил утереть нос Плевако и сам перечислил аргументы защиты: «Старая больная женщина, горькая нужда, кража незначительная, обвиняемая вызывает жалость, а не негодование», однако, верный себе, изрек: «Все же собственность является священной, и, если позволить посягать на нее, страна погибнет».

Плевако не остался в долгу. «Много бед и испытаний пришлось претерпеть России более чем за тысячелетнее существование. Печенеги терзали ее, половцы, татары, поляки. Двенадцать языков обрушилось на нее, взяли Москву. Все вытерпела, все преодолела Россия, только крепла и росла от испытаний. Но теперь, теперь… старушка украла чайник ценой в тридцать копеек. Этого Россия уж, конечно, не выдержит, от этого она погибнет безвозвратно». Суд оправдал бедную старушку.

Обстоятельства дела князя Г.И. Грузинского таковы.

В 1865 г. князь познакомился в московской кондитерской Трамблэ с Ольгой Фроловой, красавицей-продавщицей, стал жить с ней. После рождения двух мальчиков Грузинский, несмотря на сопротивление своей матери, женился на Ольге. Появились еще дети. Князь нанял гувернера – доктора Э.Ф. Шмидта, который вскоре вступил в близкие отношения с княгиней. Узнав об этом, Григорий Ильич уволил гувернера и, по настоянию жены, отдал ей половину своего состояния. Супруга забрала двух младших девочек, а любовника пригласила к себе управляющим имения. Грузинскому были ограничены возможности для свиданий с детьми, но деньги на их содержание вымогались. Шмидт требовал от девочек, чтобы они называли его «отцом», а настоящего отца при них обзывал «подлецом». Как-то Ольге понадобилось на несколько дней отлучиться из дома. Князь хотел взять девочек на время к себе, но Шмидт стал вымогать за это деньги. Всё же девочки настояли, чтобы тот отпустил их к отцу, пока матери нет. Когда дочкам понадобилась свежая перемена белья, Грузинский написал Шмидту письмо с просьбой выдать белье, но тот ответил оскорбительным отказом. Князь поехал к Шмидту, который поджидал его с заряженным ружьем, стал стучать в дверь. Шмидт передал Грузинскому записку: «Пусть подлец уходит, не смей стучать, это мой дом! Убирайся, стрелять буду». Князь в гневе разбил окно и застрелил управляющего из револьвера.

Ф.Н. Плевако выступает с речью.

Фото второй пол. XIX в.

Плевако строил свои речи как искусный полководец, каждый раз сообразуясь с текущими обстоятельствами. На этот раз адвокат предложил присяжным взглянуть на события глазами человека обманутого, обобранного и униженного женщиной, которую он искренне любил и которой всецело доверял, оскорбленного ее наглым торжествующим любовником, истинным подлецом в этой истории. А еще защитник предложил взглянуть на происходящее глазами несчастных детей, которые принуждены были сносить это. Перед присяжными Плевако разыграл – нет, пережил сам настоящую трагедию, логика которой сводилась к тому, что именно беспардонное поведение бывшей жены и ее любовника ввели князя в состояние аффекта, в котором он и совершил убийство. Адвокат настолько убедительно и последовательно доказал отсутствие в действиях князя умысла, что напрашивался однозначный вывод: преступление совершено в состоянии умоисступления.

Во время речи Плевако некоторые присяжные, даже закаленные в судебных разбирательствах, прослезились. Суд полностью оправдал князя.

Из-за невозможности привести эту речь, настоящий перл прозы, полностью ограничимся одним отрывком (с сокращениями) в ее концовке – не содержательным, а философским, если угодно.

«Справиться с этими чувствами князь не мог. Слишком уж они законны, эти им овладевшие чувства…

Есть моменты, когда душа возмущается неправдой, чужими грехами, возмущается во имя нравственных правил, в которые верует, которыми живет, – и, возмущенная, поражает того, кем возмущена…